К тому же они еще и молодые циники — «не размякнут перед обидой участника ВОВ, когда ему доказывают, что не родину он защитил, а преступный агрессивный замысел».
Последний упрек — мне персонально. Отвечаю — размякну. Очень жалко несчастных, обманутых людей. Но и размякнув, не смогу считать «участника ВОВ», подавлявшего танками парламентское движение в оккупированной Восточной Европе, антифашистом и освободителем. Потому что взгляд на такие вещи определяется не возрастом и чувствительностью, а совестью и здравым смыслом. Потому что знаю, что очень немногие «участники ВОВ» размякли бы перед обидой узников Заксенхаузена 1945—1950 годов. Или перед обидой сотен тысяч собственных соотечественников из перемещенных лиц, с их помощью отправленных в ГУЛАГ в 1945-м. От этого их еще больше жалко.
До Владимова против Суворова не менее эмоционально, но не более убедительно выступил Наум Коржавин[457]. Советский военный патриотизм у фронтовиков-диссидентов иногда странным образом соседствует с сознательным антисоветизмом. Но не у всех.
На риторический вопрос Владимова: «Была ли та война отечественной?» — еще в 1981 году ответил Виктор Некрасов: «За правое дело!» Так называлась книга большого русского писателя Василия Гроссмана... Проснись он сейчас, Василий Семенович, мурашки пошли б у него по телу от одного этого названия. Он умный, даже мудрый, много знавший, чего не знали мы, предельно правдивый, даже он считал, что мы воевали тогда за правое дело. Враг будет разбит! Победа будет за нами! Но дело наше оказалось неправое. В этом трагедия моего поколения. И моя в том числе...» Булат Окуджава, тоже, как хорошо известно, фронтовик, сказал в интервью «Литературной газете»: «Суворова прочитал с интересом... Мне трудно усомниться в том, что мы тоже готовились к захватническому маршу, просто нас опередили, и мы вынуждены были встать на защиту своей страны»[458].
Юрий Нагибин в романе «Свет в конце туннеля» писал: «Он (Сталин. —Д.Х.) просчитался с Гитлером не потому, что свято верил ему или был по уши влюблен — это годится для сатиры, гротеска (Гитлер, конечно, импонировал ему, как и он Гитлеру), а потому, что случай нарушил точный расчет. Все было сделано безукоризненно: он запудрил мозги Адольфу договором о дружбе, дележом Польши, всемерной помощью сражающемуся рейху, одновременно заказал нашей промышленности танки на резиновом ходу — для гладких европейских дорог и самолеты-штурмовики без заднего прикрытия — все только на атаку, на мгновенный сокрушительный удар. Раздавить Гитлера и пройти, как нагретый нож сквозь масло, уже распотрошенную его временным другом и союзником Европу — вот в чем состоял сталинский план. Ему не хватило какого-то темпа, Гитлер опередил его себе на погибель»[459].
«Стратегия наших военачальников сводилась к забиванию немецких стволов русским мясом. Жуков был просто мясником. Рухнула под ударами англо-американских бомбовозов немецкая оборонная промышленность, и немцы сдались. А пока этого не случилось, на авансцене битвы народов кривлялись двое отвратительных, кровавых и пошлых фигляров: Гитлер и Сталин. Им подыгрывали на вторых ролях два прожженных политика: Черчилль и Рузвельт. И все время шел какой-то омерзительный торг на крови, на жизнях тех, кто еще уцелел, делили земли, народы, вели новые пограничные линии по человеческим сердцам, и все гуще валил дым из газовых печей. А потом оказалось, что спор шел не между фашизмом и всем остальным человечеством, а между двумя фашистскими системами. Фашизм был побежден, фашизм победил»[460].
Юрий Нагибин писал под явным влиянием книг Суворова, это видно из упоминания танков на резиновом ходу. Но дело тут опять же не в убедительности аргументации Суворова, а в способе исторического мышления. «Фашизм победил» Нагибина не совместим с призывом Владимова оставить ветеранов-фронтовиков в сознании своей правоты. Это не научный, не исторический конфликт, а идеологический. Фронтовик Нагибин на 11 лет старше диссидента Владимова, но освободиться от штампов советского воспитания ему, как и Окуджаве, Виктору Некрасову и прочим — немногим! — фронтовикам, оказалось легче.
Этот конфликт не решаем научными аргументами. Те, кто не хочет их видеть, — не видят.
Доказательств того, что СССР в конце тридцатых вообще, а в 1941 г. в частности усиленно готовился к агрессивной войне, вокруг нас полно и без сугубо научных военно-исторических исследований. Эта подготовка ведь касалась не только армии, а всей жизни бесправного населения до предела милитаризованной страны.
Вот один пример. Когда мне в начале 90-х первый раз попался в руки «Ледокол» Суворова, наполненный ссылками на мемуары фронтовиков, то первая мысль была — а где еще можно найти такие свидетельства? В советское время практически не издавались добросовестные воспоминания о предвоенном времени, а среди относительно добросовестных самой известной (если не единственной) была книга Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Открываю четвертую часть, относящуюся к весне 1941 года, и глазам своим не верю.
24 апреля 1941 года Эренбургу звонит Сталин. Хвалит первую опубликованную часть его романа «Падение Парижа» и осведомляется, не собирается ли Эренбург показать в книге немецких фашистов. Да, отвечает Эренбург, собирается, но боится, что цензура не пропустит. Сталин шутит: «А вы пишите, мы с вами постараемся протолкнуть...» На вопросы родных о разговоре мрачный Эренбург отвечает: «Скоро война...» И добавляет: «...я сразу понял, что дело не в литературе, Сталин знает, что о таком звонке будут говорить повсюду, — хотел предупредить».
Итак, в апреле 1941-го Сталин лично сообщил Эренбургу, что собирается напасть на Германию, и ему понадобится пропагандистский материал. И даже срок указал, месяца через три — столько приблизительно времени требуется на подготовку к изданию и выпуск книги. А лично позвонил для убедительности — посреднику осторожный Эренбург мог бы и не поверить, решить, что провокация. То, что речь идет о нападении, — однозначно. Иного варианта советская военная доктрина тех лет не допускала.
И мрачность Эренбурга понятна. Наверное, после 22 июня он, несмотря на катастрофичность ситуации, вздохнул с облегчением. Так и не пришлось ему стать трубадуром агрессии. Бог миловал. Все-таки обличать агрессоров порядочному человеку психологически легче.
Главное, весной 1941 года Эренбург все знал. И знание свое пронес через всю жизнь, ни с кем напрямую не поделившись. А может, надеялся, что вдумчивому читателю и написанного достаточно, чтобы догадаться. Зря надеялся. Интересно, а сколько их еще было, знавших?
* * *
Для историка сталинской архитектуры, каковым я являюсь, книги Суворова — ценный и абсолютно непротиворечивый материал, склеивающий воедино во многом еще мозаичную и неясную картину сталинской культуры и сталинского государства. Вождь был действительно гений, он моделировал свое общество тщательно и во всех деталях, никогда не упуская из виду главную цель. На эту цель работали инженеры, генералы, архитекторы, писатели и режиссеры.
В апреле 1941 года журнал «Архитектура СССР» публиковал материалы архитектурного конкурса, в котором приняли участие все ведущие зодчие СССР. Тема — «Здание для панорамы «Штурм Перекопа». Гигантская панорама, посвященная победе Красной Армии в 1920 г. (130x18 м), писалась группой художников с 1934 по 1941 год. Это был последний крупный архитектурный конкурс перед началом советско-германской войны.
Может, это, конечно, чистая случайность, что именно весной сорок первого Сталину понадобилась разработка архитектурных символов побед Красной Армии.
Но мне так не кажется.
Танки за хлеб. Американские корни советской военной промышленности