– Владыка Аид! – От жара трещали волосы. – Отпусти отца и мать! Они уже настрадались, заплатили за то, что сделали! Отец всю жизнь испытывал припадки гнева. Но это из-за родового проклятия! А мать помешалась от горя и сбилась с доброго пути! Пожалуйста, они не виноваты, отпусти их в Элизиум!
Кербер разинул пасти. Раскалённые валуны его тела надвинулись, готовые раздавить Акриона. Казалось, вот-вот расплавится нагрудник брони, вспыхнет кожа, вытекут глаза. И Акрион, зажмурившись от страха, закричал – закричал то, что нашёптывал даймоний.
– Это я должен быть там вместо них! Я убил отца, из-за меня погибла мать! Я верил, что исполнял волю богов, а сам только делал то, что считал нужным! Чтобы утолить гордость! Чтобы стать царём! Чтобы оставить имя в веках! Я хуже их! Прошу, казни меня вместо родителей! Я плохой человек! Отпусти их! Возьми меня!
Жар растаял. Акрион упал на колени, хватая ртом ледяной, сладкий воздух. Самому не верилось: неужели только что назначил себя в жертву Аиду?! Но, кроме себя, больше жертвовать было нечего. Да и как бы он мог провести здесь вечность, зная, что рядом мучаются мать и отец?
Затем нечто снизошло с неимоверной высоты. Оно было, как гром; но не гром, а его противоположность. Оглушительное, всеобъемлющее безмолвие. Незримая гигантская рука тишины опустилась сверху и накрыла царство мёртвых на пару мгновений.
И всё закончилось.
Кербер снова лежал неподвижной осыпью камней у подножия исполинской скалы. Воды Ахерона текли прочь с тяжёлым плеском.
– Он ответил тебе, – сказал Гермес спокойно, но с лёгким удивлением. – Клянусь, дитя, ты сумел до него докричаться. Аид согласен. Он отпускает твоих родителей... И берёт тебя вместо них.
Акрион поднялся с колен, тяжело дыша. Как ни странно, на теле не осталось ожогов, и волосы были целы.
Гермес тронул за плечо:
– Пойдём.
Они двинулись обратно, вверх по течению реки. Под ногами по-прежнему ворочались камни, подставляли острые обломки, выщёлкивались из-под ступней. Но Акриону было всё равно. В ушах звучало эхо собственных слов. Жертва. Он принёс себя в жертву. Навсегда… Это должно было повергать в отчаяние, однако почему-то, наоборот, приносило спокойствие. «Так правильно, – думал он, чувствуя, как внутри что-то укладывается, оседает. – Так справедливо. Единственное, что осталось сделать. После всего, что уже сделано». Временами накатывала ледяная волна ужаса перед муками, которые ожидали впереди, но этот ужас был извне, он приходил и уходил, словно ветер на поверхности моря, а в глубине души царил покой.
Впервые за всё время, что прошло с того дня, когда Акрион убил отца.
Вскоре каменистая земля сменилась землёй выжженной и пустынной, а затем – влажной и топкой. Скалы больше не громоздились двумя неприступными стенами по берегам реки. Вновь показались страждущие души. Старец, что плёл бесконечную и бесполезную верёвку. Мученик, пожираемый ядовитыми мухами. Тот, чьи ноги превратились в корни и гнили в болоте. И прочие, прочие, кому не было числа, и не было конца их страданиям.
Акрион смотрел на них по-новому. «Вот они, – думал теперь, – мои товарищи по несчастью. Те, кто, как и я, платят за то, что сделали. Вот те, чей даймоний навеки успокоился». Река угрюмо плескала, будто пела Акриону прощальную песню. Гермес шагал впереди, как и раньше, уверенно и не спеша.
Наконец он остановился. Акрион глянул в сторону и увидел знакомое место. Блестела подёрнутая рябью отмель, уродливо вонзался в небеса утёс с тесной расщелиной, где недавно стояли, прикованные друг к другу, Ликандр и Семела.
Теперь расщелина пустовала.
Только цепи с разомкнутыми кандалами лежали на тёмном от крови граните.
Будто ждали.
– Мне... туда? – спросил Акрион.
Голос дрогнул. Стало жутко – до тошноты, до того, что потемнело в глазах. Вечность мук. Вечность! Он застыл, не в силах шевельнуться, точно сам превратился в камень, мёртвый и неподвижный, как скалы вокруг.
И тут же нахлынуло отвращение. Оно было сильней ужаса. Акрион почувствовал такое презрение к самому себе, так стало мерзко от жалкого своего страха, что он стиснул зубы, напряг спину и шагнул на отмель.
К утёсу.
Ледяная вода Ахерона вспенилась у лодыжек. Холод пробрал до самого сердца, запер дыхание, сковал суставы. Акрион застонал. Сделал шаг, с трудом вырвав ногу из воды. Шагнул ещё, вскинул глаза: далеко ли до берега?
Увидел у скалы смутный силуэт. Женский силуэт.
Раздался плеск. Гермес, явно не чувствуя холода, неторопливо приблизился и встал рядом на отмели.
– Ты всё-таки неплохой парень, – сказал он мягко. – Да, набедокурил порядочно и загубил с дюжину людей. Но видал я и много кого похуже. Зато у тебя получилось по-настоящему раскаяться. И сделать очень трудный выбор. При других обстоятельствах, конечно, твоя история закончилась бы здесь, поскольку невозможно помочь тому, кто сам назначил себе казнь. Но выйдет по-другому.
Женский силуэт стал ярче, как будто сгустился дым, из которого он был соткан. Акрион, не чуя окоченевших ног, изо всех сил всматривался, пытаясь разобрать черты призрака.
– Видишь ли, – сказал Гермес, – ты не единственный, кто сделал выбор.
Акрион, наконец, узнал ту, что стояла у скалы. Это была Фимения – такая же бледная, как и все души здесь.
Ужас вновь сдавил грудь. Ужас не за себя – за сестру.
– Что стряслось? – спросил Акрион, с трудом шевеля ледяными губами. – Фимения не вышла меня встречать во дворце... Она тоже погибла?
– Она узнала о твоей гибели и решила спуститься в загробное царство, – ответил Гермес. – И, как ты, попросила Аида о замене. Только сделала это по-другому. Старый способ – так было заведено у ваших предков-пеласгов. Предсмертный ритуал.
Фимения, полностью обретшая плоть, склонила голову. Волосы рассыпались, закрыли лицо.
– Я не буду с ней меняться, – Акрион задохнулся. – Моё решение – остаться здесь! Я должен держать ответ за то, что сделал!
– Невозможно, – качнул головой Гермес. – Она провела обряд, воззвала к Аиду, и тот принял жертву. Фимения мертва. А ты будешь жить. Твоё тело в афинском дворце ещё не остыло.
Мир внезапно поблёк вдвое сильней прежнего. Выцвел в паутинную серость, в облачную белизну. Акрион рванулся вперёд, к сестре, но и Фимения, и скала, у которой она стояла, вдруг оказались очень далеко – на расстоянии стадия, нет, десятка стадиев; превратились в точку на пустом горизонте. Вода поднялась до колен, до пояса, до горла. Холод стиснул Акриона со всех сторон, сознание смешалось. Донеслись, затихая, слова Гермеса:
– Чтобы отвечать за свои поступки, совсем необязательно быть мёртвым...
Прозвенела лира.
Заплакала женщина.
И вода захлестнула его с головой.
Всё стало, как в сумбурном кошмарном сне. Акрион повис без опоры в пространстве, где не было ни земли, ни неба, ни темноты, ни света – да и самого воздуха, кажется, не было. Какие-то существа с оскаленными рожами носились рядом, грозные с виду, но не причинявшие вреда. Затем всё наполнилось сверкающими точками черноты – именно так, чернота сверкала, радужно переливаясь, и оставалась притом чернотой. Точки захватили Акриона и повлекли вниз. То есть, стало ясно, что это именно «вниз», хотя ещё миг назад все направления были равны меж собой, и ни верха, ни низа не могло существовать. Акрион почувствовал, что падает со страшной скоростью, а потом и в самом деле упал. Но не разбился; только почувствовал, что оглушён.
Поднявшись на ноги, он увидел кругом знакомое зрелище: песок, пустынные дюны и небо, исполненное звёзд. Ветер толкнул в спину. Опять прозвучали струны далёкой лиры, будто музыка звала за собой. Акрион прислушался и побрёл на звук.
Он шёл очень долго, огибая опасные кусты на песке, а музыка не становилась ближе. Струны пели, мелодия была смутно знакомой. Акрион пытался вспомнить, где слышал её раньше, и одновременно – вспомнить, как оказался здесь, во тьме, под звёздами. И в тот самый миг, когда он узнал мелодию, беспощадная память подсказала всё остальное.