– Нет у меня сыновей, – морщится Локшаа. – Просто один из эллинов, которого я усилил. Результат удачного эксперимента.
– Зачем он тебе? – Хальдер потягивается, серый плащ расходится на груди, под ним – такое же серое платье с глухим воротом. – В жизни бы не стала усиливать человечков.
– Он толковый парень. Неплохо справляется там, на Земле, пока я работаю здесь. Знаешь, как он обосновал для людей слабость после контакта с алтарём?
Хальдер снисходительно усмехается.
– «И после любовной игры наступает истома», – цитирует Локшаа. – «Блаженство, что боги вам дарят, стократ благолепней соития! Соразмерно тому и расслабление, что наступает после хождения в храм». Ну ловко же придумал, скажи?
– Ах, эти твои эллины, – качает она головой. – Все-то мысли либо о войне, либо о половых функциях. Хотя для людей это норма.
– У меня последнее время тоже все мысли о войне, – говорит он нетерпеливо. – И у тебя, полагаю. Хотя тебе-то не нужно тренировать элитных воинов. Ладно, давай выкладывай, зачем пришла.
Хальдер аккуратно, беззвучно ставит пустой бокал на карминовый бархат.
– Завтра собрание, – говорит она. – Войско, оружие, стрельба – это всё здорово, конечно. Союз не удержался бы в игре без твоей армии. Содружество и Коалиция нас бы просто растоптали. Но, если начнётся заварушка, силовые действия только отсрочат общий конец. Лучшая война – та, которой не было.
Локшаа смотрит на неё. Ничего не отвечает, ждёт продолжения.
– Комната экранирована? – тихо спрашивает Хальдер.
– От телепортации? Ещё бы.
– Это и так ясно, – качает она головой. – Я имею в виду прослушку.
– Разумеется.
Хальдер встаёт, нервно стискивая руки. Подходит к монитору, смотрит на людей, застывших под моросящим дождём.
– Выступи перед собранием, – говорит она. – Ты умеешь убеждать, а Керте нужна помощь.
– Выступи сама, мы же равноправные партнеры. И убеждать у тебя получается не хуже.
Она подносит сложенные замком пальцы к подбородку, медлит, потупив взгляд.
– В зале будет Айто.
– Вот как? – Локшаа хмурится. – Ну что ж, придётся потерпеть. Или думаешь, что, если возьмёшь слово, то ваши прения перерастут в ссору бывших любовников?
Хальдер кривит губы, бесцельно водит кончиками пальцев по командному пульту.
– Айто станет меня провоцировать, – говорит она с досадой. – И выставит в поганом свете перед всеми. Скажет, что я предвзята, что преследую личные цели, хочу взять реванш...
– А ты не хочешь?
– Это не важно.
Локшаа неторопливо выливает остатки вина из амфоры в свой бокал.
– Ну так как? – Хальдер выпрямляет спину, крылья распускаются двумя полотнами текучего тумана. – Я бы попросила Тарвема, но мы с ним сейчас... Ты понимаешь. Айто и его ославит дураком. Подкаблучником, который хочет угодить вздорной мстительной птице.
Локшаа смотрит сквозь бокал на картину. Как всегда, когда он размышляет, его творения начинают жить собственной жизнью. Трава приходит в движение, волнуется под порывами ветра, солнце закрывают багровые облака. Рядом, в тёмной глубине иллюзорного зеркала, появляется чьё-то отражение, уродливый силуэт без глаз и рта. Хальдер плотнее закутывается в плащ.
– У нас есть четвертый партнёр, – произносит Локшаа. – Орсилора.
Хальдер бледно улыбается:
– Ну да, конечно. Отличная мысль. Давай попросим Орсилору держать речь против Коалиции и Содружества. С её темпераментом никакие провокации не нужны. Тебе, небось, в ней это и нравилось когда-то.
Локшаа хмыкает. Помедлив, допивает вино в три больших глотка.
– Хорошо, – говорит он, – я выступлю.
Хальдер облегчённо вздыхает. Крылья совершают взмах, рассыпая парцелы, как бесплотные искры.
– Благодарю.
Он кивает:
– Не стоит. Айто… Ха! Мне доставит удовольствие победить этого мудака в споре. Если уж я не могу победить его в открытом бою.
Хальдер присаживается одним бедром на командный пульт – в опасной близости от кнопок и тумблеров:
– Открытый бой? Сохрани тебя кровь. Наша главная задача – избежать любого боя.
Локшаа тянется за амфорой, берёт её за бока, задумчиво ощупывает простой угловатый орнамент, выдавленный по средней линии. Какое всё-таки удивительное чувство эстетики у этих человечков. Почти божественное соединение практичности и гармонии: треть – горловина, две трети – женственная звонкая утроба, ручки плавно вырастают из тулова, совсем как девичьи округлые плечи. Основание чуть меньше устья, ровно настолько, чтобы привлечь взгляд; были бы одинакового диаметра – вышло бы скучно, ровно, осесимметрично. И ведь это – не работа художника, амфору создал простой ремесленник-гончар из афинского Керамика. «Я бы не сделал лучше», – думает Локшаа.
– Войны не будет, – говорит он твёрдо. – Мы об этом позаботимся.
Хальдер неопределённо качает головой.
– Тарвем уже прибыл, – сообщает она. – Занял апартаменты напротив Мирового дворца, у него там бассейн на крыше... Кажется, его мало интересуют переговоры. Все уши мне прожужжал о своём новом открытии. Что-то химическое, какой-то эликсир, от которого люди делаются счастливыми и дают вдесятеро больше пневмы.
Локшаа издаёт безразличный звук, оглаживая дно амфоры, восхитительно шершавое.
– А Орсилора? – спрашивает он небрежно.
– Орсилора прилетела три дня назад, – Хальдер достаёт из складок плаща тончайшую сигару и откусывает кончик. – Тоже поселилась рядом с дворцом. Сидит в одиночестве, надутая и злая, как ей свойственно... Здесь можно курить?
– Тебе можно, – говорит Локшаа.
Сложный жест, словно она ловит увёртливое насекомое перед самым лицом; короткое слово на выдохе; крошечный огненный вихрь над маленькой ладонью. Хальдер прикуривает от сгустка пламени и, тряся рукой, гасит его.
– Война погубит Батим, – говорит она, затягиваясь. – Как они не возьмут в толк? Грёбаное Содружество. Грёбаная Коалиция. Неужели их не убедить? Даже Орсилора понимает...
«Кстати, об Орсилоре, – думает он, поражаясь внезапной догадке. – Вот кто мне подгадил с этой проклятой алитеей! Ну да, точно. С неё станется разработать такое. Мало было отхватить всю Лидию – эллинские земли, мои земли! – так ещё и к островам руки тянет. Не мытьём, так катаньем; решилась, видно, на диверсию. Вызвать, что ли, её на откровенный разговор после собрания? Ладно, там видно будет».
– Там видно будет, – произносит он, выпуская амфору из рук. Амфора катится по иллюзии бархата – сперва нерешительно, потом всё быстрей и быстрей – и, описав дугу, падает на пол. Брызги осколков, запах вина и смолы.
Вздрогнув, Хальдер выпускает дым из узких ноздрей. Локшаа поднимается из-за стола и встаёт рядом с ней; на две головы выше птицедевы, почти вдвое шире её в плечах.
– Надеюсь, завтра мы всё-таки до чего-нибудь договоримся... хорошего, – говорит он. – Может быть, Такорда, Виголья и их дружки в кои-то веки прислушаются к голосу разума. Умерят амбиции. Иначе всё, что нам останется в результате – Земля с дикарями-человечками. Наш сырьевой придаток.
Хальдер ёжится. Крылья за спиной почти не заметны, лишь слабо светятся контуры: размытые, нечёткие. Совершенные. «Люди, наверное, не видят этой красоты, – думает он. – Бедные простаки».
– Я пойду, – говорит Хальдер и гасит сигару о ладонь. На коже, разумеется, не остаётся следов. Та, кто повелевает огнём, не боится огня.
– До завтра, – говорит Локшаа. Она дарит ему последнюю улыбку, такую же бледную, как и все предыдущие, и выходит вон.
«Бедные простаки, – думает он опять, глядя, как исчезают за дверью призрачные крылья. – Но, несмотря на свою простоту, они каким-то образом сумели овладеть техникой блокировки пневмы. Хорошо бы Кадмилу удался его странный, рискованный план. Способный мальчик, хоть и нелепые его посещают иногда идеи. Что ж, несмотря на то, чем я его одарил, он всё ещё слишком человек».
Тут он, наконец, вспоминает о солдатах, которые всё это время стоят в строю: неподвижно, безмолвно, усталые и вымотанные после учений. Локшаа тянет руку к пульту, щёлкает тумблером переговорного устройства.