Но выбранная девушка, Леди Годива, она не должна быть девственницей. Нельзя, чтобы Леди Годива была девственницей, нет, если учесть, что ей предстоит, потому что это было бы несправедливо. Нет, это должна быть молодая женщина, которая успела немножко узнать о жизни, и необязательно ей быть раскрасавицей, но в ней должна быть такая жизненная сила, чтоб у всех них сразу вскочил, как шпиль собора Святого Михаила, когда она проскользнет мимо них. Она будет идти на цыпочках, а им будет до смерти ее хотеться.
Правда же, это нечестно, что они меня в город не взяли? Что бы я плохого сделала? На статую, что ли, залезла бы или жену американского посла в краску вогнала? Но вот уж с мэром бы я поговорила! Я б ему сказала: я твоя Леди Годива!
И решила бы, где по городу проехаться. Мы бы поехали из внутреннего двора Сент-Мэриз-Холла, потом спустились по Бейли-лейн, поднялись по Эрл-стрит, потом выехали бы на Бродгейт – там на меня бы тьма народу глядела. Два раза бы объехала Бродгейт, и каждый дюйм моей кожи ласкали бы тысячи тысяч глаз. А конь у меня между ног бы покачивался, я бы его за холку хвать – и по Тринити-стрит за город через старинные ворота на Кук-стрит и поскакала бы из города все дальше и дальше, пока бы не упала в объятия своего милого. Да только кто же он будет? Кто он?
Это случилось через две недели, в ноябре, когда на ветках краснели пузатые плоды шиповника и всюду висели иссиня-черные дикие сливы и красные ягоды боярышника. Фрэнк скрылся под своим мостиком – он пришел в гости к Человеку за Стеклом. Он регулярно приносил Человеку за Стеклом подарки: петушиные перья, цыплячью лапку, обломок коровьего рога, резиновую соску для кормления ягнят. Если Человеку за Стеклом подарок нравился, он изрекал предсказания.
Делясь своим знанием, он ничего не произносил вслух. Он просто шевелил губами. Фрэнку приходилось всматриваться сквозь мутное стекло и угадывать слова. Но это было нетрудно. Слова слагались у него в голове, и он слышал их как обычную речь. В тот день Фрэнк принес раковину от улитки и вдавил ее в сырую землю рядом с остальными трофеями. Фрэнк приложил глаз к стеклу – Человек пристально смотрел на него из-под кожаного шлема и шевелил губами. Фрэнку показалось, что он понял. Скоро Фрэнку стало холодно, он попрощался с Человеком за Стеклом и пошел домой, на ферму.
Там его встретила Юна. Она повела его с собой в хлев, чтобы впустить теленка к корове. Металлические ворота с лязгом захлопнулись за ней, и тут она резко остановилась.
– Ты чего, тетя Юна? Что с тобой? – Фрэнк уже научился проявлять сочувствие.
– Фрэнк, он играет. Малыш у меня внутри, он играет.
Трехлетний Фрэнк шагнул к Юне, прислонившейся к воротам, протянул руку и погладил Юну по животу: он видел, как это делает Том. Юна притянула его голову к животу и провела рукой по его каштановым волосам.
– Золотко ты мое, Фрэнк, добрая душа. Хочу, чтоб и мой малыш был тоже добрый, как ты.
Фрэнк немного отступил и слегка нажал Юне на живот.
– Два малыша, тетя Юна. Там два малыша.
– Ну да! – смеясь, вскрикнула Юна. – Не дай Бог!
Фрэнку не хотелось рассказывать Юне, что это Человек за Стеклом заверил его, что малышей будет двое, и он сказал:
– Они заговорили! Заговорили, заговорили!
Юна снова засмеялась, но уже потише. Тут их обоих отвлекла большая птица – то ли пустельга, то ли ястреб, – устремившаяся на них со стропил коровника и потом взмывшая вдаль над полем.
Позже, у гудящего, искрящегося камина, полного дров, Юна рассказала о случившемся Тому.
– Да он небось слышал, как кто-нибудь так говорит, – предположил Том. – Близнецы – значит, хлопот невпроворот, да, старушка? Да. Услышал парень от кого-то, зуб даю.
Юна смотрела в огонь, потирала круглый живот и раздумывала.
11
– Двойняшки? – переспросила Марта.
– Двойняшки! – подхватила Кэсси.
– Двойняшки! – воскликнули двойняшки.
– Повивальная бабка так говорит, – сказала Юна. – Она уверена. А ведь задолго до чертовой карги об этом знал кое-кто еще.
– Кто это? – спросила Эвелин. – Кто?
Юна кивнула на Фрэнка. Он под столом толкал по линолеуму игрушечную машинку. Кэсси зарделась от странной гордости. Для нее это не было новостью.
Наступил сочельник 1949 года. Марта убрала веточками остролиста и омелы висевшие на стене фотографии и картину с летящими утками. Она была не мастерица по части украшений, но ей весело было на душе, когда дочери лишний раз приходили к ней в честь праздника. Говорили о том, что в Совете только женщина смогла придумать простой способ развеять мрак в городе. Член Совета Перл Хайд договорилась позаимствовать огни с приморского бульвара в Блэкпуле, и Юна свозила Фрэнка в Ковентри посмотреть на рождественскую иллюминацию.
Между тем Эвелин бросила взгляд на Ину, после чего обе с интересом повернулись к Фрэнку. Марта заметила, что они вдруг стали к нему внимательнее, и ей стало не по себе. До сих пор малыш Фрэнк был для сестер-близнецов головоломкой и довольно сильно действовал им на нервы. По их мнению, от него было слишком много шума и кутерьмы, им был противен его вечно текущий носик. Кроме того, время от времени у него, очевидно, уже начинали играть мужские гормоны, он распалялся и в такие минуты частенько проявлял свое расположение к незамужним тетушкам, до синяков дубася или лягая их по голеням, щипая за бедра или отвешивая им ладошкой оплеухи. Спору нет, Фрэнк, конечно, был сделан из улиток, ракушек и зеленых лягушек, и, хотя тетки-близнецы никогда бы этого вслух не сказали и выказывали ему только свою доброту, маленькой хорошенькой девочке они радовались бы куда больше, ведь она была бы мягче и податливее.
Теперь в настроениях сестер, кажется, наметились перемены. У Фрэнка вроде бы обнаружились способности. Он и не подозревал, что две пары ястребиных глаз уже оценивали, способен ли он совершить путешествие в духовные сферы.
– Ты говоришь, он знал… – начала Ина.
– Да, – подхватила Эвелин, – ты говоришь, что он знал. Что ты этим хочешь сказать?
– Если это близнецы, будь готова, – многозначительно сказала Марта. – Ты не представляешь, что тебя ждет.
– Не хочешь же ты сказать, что мы были для тебя обузой! – возмутилась Эвелин, ставя на стол чашку с чаем.
– Ха! – воскликнула Марта. – Говорят, забот прибавляется вдвое, а я говорю – на каждого вдвое, а на близняшек – вчетверо!
– Ты же сама всегда говорила, что мы друг за дружкой ходили, – сказала Ина.
– Ходили, пока капризничать не начинали. Одна как заканючит, мол, все у них одинаковое – подавай ей что-нибудь совсем другое.
Ине не хотелось продолжать спор.
– Так ты, Юна, говоришь, Фрэнк будто бы знал, что близнецы будут?
– Что, хорошую повитуху-то нашла, а, Юна? – полюбопытствовала Марта. – Тебе хорошую надо.
– Вид у нее чудной, – призналась Юна. – Но, говорят, бабка хорошая. Все зовут ее Энни-Тряпичница.
– Энни-Тряпичница? Ну, ты в хорошие руки попала.
– Ты ее знаешь?
– Как же! Она Ину с Эвелин принимала и Аиду, сестренку твою, когда мы за Визибруком жили. Совсем девчонкой тогда была.
– А почему Тряпичница? – спросила Кэсси.
– Потому что таскает с собой кучу тряпья всякого, – объяснила Юна. – Видела бы ты ее. Малявка такая – косая, зубы гнилые, зато рука у нее легкая.
– Этого у нее не отнять. А что будем делать с нашим молодым господином, когда двойняшки родятся? Будет там у тебя под ногами путаться.
– Да не, мам, он мешать не будет. Тому нравится, что парень у нас на ферме живет. Помощничек наш, правда, Фрэнк? Да и Кэсси чаще у нас бывает, на лошадке теперь катается, да ведь, Кэсс?