И племянник тоже как-то сдулся. Улыбка с лица слетела, он угрюмо стоял и ковырял ногой комочек грязного снега, глядя вслед уходящему дяде.
— Ну что грустный такой, а? — Швейцар Митрофан Игнатьевич (гимназисты звали его за низкий рост просто Митрофанчик) похлопал Ваню по плечу. — Иди уже. Через пяток минуток и молитва начнется.
— Не пойду, — из глаз у Вани неожиданно брызнули слезы, — не пойду туда больше.
— Да что ты! Негоже так говорить. Вырастешь, ученым станешь…
— Я инженером стану! И не буду писать диктанты… Никогда!
— А-а-а, понятно… У вас, что ль, грамматика первая?
Ваня всхлипнул и кивнул.
— Коренные с «ять» писать будете?
— А ты откуда знаешь?
— Ой, Ванюша, я тут уже пятнадцать годков стою. Я уже эту вашу «ять» как «Отче наш»…
Митрофанчик подобрался и начал нараспев:
— Еще рассказывать?
Ваня только кивнул.
— Слухай, — довольно сказал Митрофанчик.
— Уф, — Митрофанчик перевел дух, — ну как? Я много таких знаю. Час могу рассказывать. Вишь, я старый, и то сдюжил, а ты молодой, тебе сам бог велел…
— Ну какой же вы старый, Митрофанчик?!. — Ваня прикусил язык. — Игнатьевич… Вы же молодой еще!
— Ты, гимназер, хвостом-то не мети! — пробурчал Митрофанчик. — Бегом в класс, а я пошел звонок давать…
Ваня рванул раздеваться.
А в это время Сергей Иванович уже выходил у своего дома из коляски извозчика. Он решил, что перед работой не грех еще раз попить чайку.
— Так и знала, что вернешься, — засмеялась его любезная Марья Владимировна, — самовар уже сердится!
— Успокоим, успокоим, — загудел инженер Морозов. — Мы из него пар-то выпустим!
Пар выпустили, выпив по три чашки обжигающего ароматного чаю. Маша умела его готовить особенным способом, с добавлением корешков и трав. Наконец Сергей Иванович откинулся на стуле, извлек из кармана часы и покачал головой.
— Пора мне идти, Машенька. Утро я себе освободил, но через полтора часа мне надобно в депо быть. Как бы не наломали дров там без меня.
Супруга вздохнула и улыбнулась. Нужно было прожить с ней много лет, чтобы уловить тоненькую нотку тоски.
— Что такое, Маша-простокваша? Киснуть будем?
— Да нет, все хорошо… Только скучно очень. Что-то мы давно ни к кому не ходили.
— Ничего, на Рождество походим! Ты же знаешь, нас везде привечают.
— А сегодня? Опять целый день тебя ждать…
Морозов на секунду нахмурился, но вмиг просветлел.
— Зачем ждать? Пошли гулять прямо сейчас?
Госпожа Морозова удивленно прищурилась. Сколько лет живет она с этим большим мальчишкой, а все никак не привыкнет к его фокусам.
— Так тебе же в депо?
— Ничего страшного! Немного прогуляемся, а потом я поеду в депо. А тебе возьму лихача, доедешь в тепле.
Марья Владимировна была не из балованных барышень, собралась в две минуты. И вот уже шла под руку с дорогим мужем по скрипучему снегу. Шла и смеялась тихо, непонятно отчего. И ей тоже было совсем не холодно рядом с повелителем морозов.
Сначала они думали пешком дойти до Николаевского вокзала, где и работал Сергей Иванович. Однако, выйдя из дома, не сговариваясь, свернули в другую сторону и пошли не к Невскому проспекту, где шумно и людно, а тихими улочками к Сергеевской, мимо дома сестры и любимых племянников на Фурштатской.
— Эх, люблю я этот район, хорошо здесь! Тихо, красиво, уютно…
Машины юбки тихо шелестели, сапожки поскрипывали по снегу. Она шла и разглядывала красивые особняки, не замечая, что Сергей Иванович насупился. И насупился еще больше, когда Маша остановилась у одного особняка — когда-то Бутурлинского. Нынче в нем расположилось посольство Австро-Венгрии.
— А представляешь, — сказала Маша, — если б это был не Бутурлиной особняк, а Морозовский! Как ты думаешь, я бы хорошо выглядела на этой террасе? — Только тут, не дождавшись быстрого ответа, Маша спохватилась, заметила, что супруг уже мрачнее тучи. — Шучу я, шучу! Что ты надутый, как цеппелин? Мне наш дом очень нравится. А здесь пусть бояре да дипломаты живут. — Маша погладила по щеке немного оттаявшего мужа и повела его дальше. — Просто дома тут красивые очень. Представляешь, они же тут уже лет 50 стоят и простоят еще лет 200. И нас уже не будет, а люди все будут ходить и любоваться! И церковь вот эта, Сергиевская… Видишь вон ту бабушку, что внучку ведет… А через пятьдесят лет та свою внучку сюда приведет, а потом та свою внучку… Знаешь, что я иногда думаю? Что если бы все, каждый, потихоньку свою жизнь записывали, как бы это было здорово! Вот кажется: что писать, и так все помнишь, а через сто лет как это будет людям интересно! Что мы носили, куда ходили? А вдруг у них, через сто лет все по-другому будет?