“Испытывая сие беспокойство возжелал я, мой дорогой друг, увидеть ваши светлые очи в своих краях. Чертоги мои нынче наводнены прекрасными девами, богобоязненными мужами и караванами, полными драгоценных камней из Антиохии. Время здесь течет неспешно и мирно. Посему приглашаю вас, мой добрый друг, посетить мои края, и если будет на то желание ваше — остаться. Да прибудет с вами милость Аллаха.”
Отправив письмо лишь с третьим посыльным, первые два были уж слишком аппетитны на вид, Хабиб довольно развалился на солнышке, слушая, как звенят колокольчики и молятся в мечети упомянутые богобоязненные мужи.
Ответ пришел довольно скоро, с тонким-звонким юношей, дико озиравшемся и замершем на пороге, на историческом коврике Хабиба. Мулла нечаянно зашиб посланника дверью, выходя в изрядном подпитии, после плотного ужина местным купцом, не чуравшемся выпить пиалу другую домашнего вина.
“Мой дорогой друг, — начиналось послание, начертанное на тонком листе пергамента изящным почерком. — Помните ли вы еще те времена, когда старые боги были не богами, а унылыми скотоложцами?”
Хабиб предался греху сквернословия на несколько минут.
“Ах, что это были за времена! Воспоминания до сих пор волнуют душу... Спешу сообщить, что опасения ваши напрасны,хоть и греют мое сердце, убеждая в том, что вы все так же любите меня и цените нашу дружбу. Нынче я состою на должности камерария при Папе, где пребываю в добром здравии, прекрасном расположении духа и, увы, состоянии бесконечного недосыпа. Должен сказать вам по секрету, мой друг, что некоторые представители нашего духовенства заткнут за пояс любого барона, что уж говорить о прежних любителях овечек... Посему, к великому сожалению, покинуть поста не могу и вынужден отложить мой визит к вам до лучших времен. Спешу заверить вас в моей искренней и нежной любви. Христос с Вами!”
Вздохнув, Хабиб отволок посланника в привычную ко всему лощинку, и отправился в библиотеку. Вернувшись с несколькими свитками он уютно расположился за столом, после чего долго и задумчиво вычерчивал квадратики на современной карте Европы и Малой Азии. Потом столь же скрупулезно раскрашивал их в белый и черный цвета.Удовлетворенный своей работой он аккуратно запечатал обновленную версию карты и прибавил кратенькую записочку.
“Печалью ранит мое сердце ваш отказ, мой прекрасный спутник в прежних скитаниях. Однако, крайне рад я был слышать, что вы уютно устроили свой прекрасный зад в такой сытной кормушке.” Хабиб фыркнул, и зачеркнул написанное. Начал заново.
“Печалью ранит мое сердце ваш отказ, мой прекрасный спутник в прежних скитаниях. Однако, крайне рад я был слышать, что вы сыты, довольны жизнью и положением. Пребывая в прекрасном расположении духа от этих вестей, посетила мою голову мысль предаться одному из наших любимых некогда развлечений, на Востоке нынче очень популярном. Посвятил я время и приложил массу стараний , дабы наше общение было столь же занимательным, как и прежде. За сим предлагаю вам изучить подробнейшую карту моих земель и принять партию в шахматы.”
Хабиб отбросил перо в сторону. От усилия свело руку, а от велеречивости разум.
Ответное послание пришло через неделю, со взмыленным гонцом, лошадь которого пала у ворот города.
“Горько было мне читать эти строки, мой прекрасный друг. Согласно верованию, которому нынче посвящены все мои молитвы, должен я возлюбить ближнего своего. Сердце мое исполнено любви к вам, со времен еще наших славных римских походов в Британию. А все помыслы заняты лишь тем, как скрасить вашу печаль от моего отказа. Однако, должен заметить, хоть и рискую оказаться в вашей немилости, что карта, которой вы посвятили столько времени и внимания, друг мой, несколько неточна. Настаиваю на внесении в нее некоторых изменений, а так же полагаю, что вы, в своем восточном великодушии, не откажете мне в праве первого хода. Да прибудет с вами милость Господня. Играю белыми. ”
В год 1095 от рождества Христова, на Клермонтском соборе папа Урбан II произнес ту самую речь, написанную , к слову сказать, его талантливым камерарием, которая своим христианским пылом, тонкостью метафор и жаром слова обеспечила ему место на скрижалях истории. Взбудораженные словами понтифика умы христиан поглотила идея, высказанная полунамеками и замечаниями. Вскоре полет христианской мысли завершился в кузнице, и был провозглашен Первый Крестовый Поход.