Он не обмолвился, однако, об этом ни словом, ибо не хотел выдавать своего намерения, но незаметно отвлек Франсиона в такой угол горницы, где их нельзя было услышать. Тем не менее Ремон понял, что делалось это нарочно, и, не желая, как деликатный чело-век, подслушивать тайну, которую друзья от него скрывали, не подошел к ним. Прежде всего Бергамин осведомился у Франсиона, давно ли он не видал прекрасной Эмилии, некоей итальянки, с которой тот познакомился по своем приезде в Рим; но Франсион притворно-равнодушным тоном ответил, что ему должно быть известно то, о чем говорит весь город, а именно об его помолвке с Наис, и что, связав себя с нею договором, он не мог и думать о посещении каких-либо других дам.
— Охотно верю, — сказал Бергамин, — что вы публично огласили свои намерения по отношению к Наис, но это не лишает силы обещаний,, данных вами Эмилии, хотя бы и без свидетелей, ибо первые обещания лишают нас возможности давать какие-либо другие.
— Ваши речи весьма меня удивляют, — отвечал тот.
— А меня удивляет ваше притворное изумление, — возразил Бергамин.
— Я ничем не связан с Эмилией, — сказал Франснон.
— Она держится иного мнения, — заявил Бергамин, — а потому вам нельзя жениться на Наис, как вы по-видимому, намереваетесь.
Бергамин говорил все это самым серьезным тоном, на какой был способен; но Франсион тем не менее вообразил, что тот притворяется и хочет сыграть с ним одну из тех шуток, на которые был отменным мастером, а потому, чем больше Бергамин настаивал, те сильнее укреплялся он в своем мнении.
— Вижу, — сказал Франсион, — что вы вздумал надо мной подшутить. Нашли, действительно, над кем. Я сам кой-кого проучил на своем веку. Но, может быть, вы думаете, что я знаю меньше вашего; так будьте покойны: я знаю вполне достаточно, чтоб не поддатым на ваши фанты-финты. Пусть мой любезный Ремон при мет участие в этой забаве.
Вслед за тем он позвал Ремона, который был весьма рад к ним присоединиться, ибо, заметив нечто не обычное, недоумевал, о чем бы они могли говорить Когда он подошел к ним, Франсион сказал, что Берга мин, этот забавнейший человек на свете, пытается его уговорить, будто бы он обещал жениться на Эмилии Ремон, уже кое-что слыхавший об этой даме, улыбнулся на такие речи, но Бергамин, продолжая стоять и своем, заявил следующее:
— Очень рад присутствию свидетеля, ибо вы вдвоем убедитесь, насколько дельны и убедительны мои доводы. Это предостережет вас от дальнейших опасностей. Еще раз повторяю: Эмилия уверяет, что вы дали ей слово и не можете вступить ни в какие отношения с Наис, не нарушив своего обещания. Ее мать просила меня передать вам это, дабы вы не совершили нечестного поступка и воздержались от дальнейших шагов.
Бергамин присовокупил к этому множество рассуждении против непостоянства любовников, в коих блеснул своей памятью, цитируя разных прочитанных им авторов, и обнаружил также при этом редкую живость ума, добавив множество собственных выдающихся мыслей. Иногда в порыве вдохновения он даже делал ораторский жест и держал себя так серьезно, что если говорил все это лишь шутки ради, то его следовало признать первейшим актером в мире. Франсион почти уже не знал, смеяться ли ему или сердиться; тем не менее он ответил, что чем больше тот будет говорить, тем лучше докажет свое умение притворяться. Тогда Бергамин заявил, что действительно ему случалось выкидывать подобные проделки, но только с людьми, заслуживавшими такого обмана, а не с Франсионом, с коим надлежало обходиться иначе, и что он прекращает свои уговоры, ибо его собеседники вскоре получат более веские доказательства только что сказанного. После этого он ушел, сильно обозленный тем, что, памятуя об «го привычке иногда говорить ложь, его считали неспособным сказать ни единого слова правды.
По тому, как Бергамин удалился, можно было заключить, что говорил он всерьез, ибо если бы он задумал поиздеваться, то под конец обратил бы все в шутку, зная, что имеет дело не с дураками. По его уходе Ремон сказал, что Франсиону должно быть известно, насколько чиста его совесть в отношении приписываемого ему греха.
— Уверяю вас, — отвечал Франсион, — что ничего подобного не было и что, без всякого сомнения, тут кроется какой-то обман; но все это ничуть меня не треножит, ибо я стою выше всяких таких нападок.
Они поговорили еще несколько времени об этом предмете, а затем пошли отдыхать. На другой день Франсион вздумал навестить Наис и пожелать ей доброго утра; но когда он было собрался войти в ее покой, пользуясь той вольностью, которую уже почитал своим правом, то один из слуг поспешно предупредил его, что Наис еще не одета. Он подождал немного из деликатности, полагая, однако, что ввиду их отношений его могли бы допустить к ней, хотя бы она еще и не совсем управилась со своим туалетом. Наконец по прошествии некоторого времени он захотел снова войти, но ему объявили, что Наис в этот день не желает никого принимать.
— Вы либо меня не узнаете, либо притворяетесь, — сказал он, — если б даже Наис не пускала к себе никого, то для меня все же следовало сделать исключение; скажите ей еще раз, что это я, и спросите, намерена ли она отличить меня перед прочими.
Ей тотчас же передали его слова, а затем вышел и нему гайдук и объявил от ее имени, что в этот день она не желает видеть ни его, ни кого-либо другого, но что в последующие дни позволит кое-кому ее навестить, однако же не ему. Этот ответ так рассердил Франсиона, что если б не уважение к ливрее своей дамы, то он избил бы гайдука как сущего невежу. Сперва он приписал все это вымыслам коварного слуги, но затем решил, что у того никогда не хватило бы дерзости передать ему что-либо подобное, если б он не был на то нарочито уполномочен. Итак, обвинив во всем Наис, он не мог объяснить себе причины такой перемены и расспрашивал об этом окружающих, но те не сумели ничего ему сказать. Иногда ему представлялось невероятным, чтоб Наис отнеслась к нему с таким пренебрежением, и он принимал все это за уловку с ее стороны, дабы над ним позабавиться. А посему рассуждал он следующим образом:
«Предположим, что Наис вздумалось надо мной подшутить: тогда я навлеку на себя еще больше насмешек, если уйду, не повидавшись с нею, словно очень испугался; а потому лучше прибегнуть к силе и, несмотря на предупреждение лакеев, смело пойти туда, где она находится: если она даже несколько рассердится, то я знаю, чем ее успокоить, а кроме того, сговор уже состоялся, и я имею теперь право позволить себе такую вольность. Но если, напротив, она мною брезгает и раскаивается в тем, что вчера было сделано, то следует ли мне заходить слишком далеко? Не усилится ли тогда ее гнев, и не лучше ли прибегнуть к более мягким способам?»
Такими сомнениями терзалась душа Франсиона, и иногда он говорил самому себе, что трудно снести подобное оскорбление и что необходимо во что бы то ни стало повидать Наис, дабы смыть позор; но, с другой стороны, он мог навлечь на себя еще худшие насмешки, если б, несмотря на все усилия, ему все же не удалось проникнуть к ней; а потому он положил прибегнуть к хитрости и удалиться без шума, притворившись, будто ответ Наис мало его трогает и он его не вполне понял. Итак, изрядно поломав голову, он подошел к нескольким слугам, находившимся тут же, и сказал им: