Оставалось сдать 31 января электротехнику и убыть в долгожданный первый курсантский отпуск.
Электротехнику у нас вёл добрейшей души майор Смирнов. Мы к нему очень хорошо относились, как и он к курсантам. Кроме того, я работал на его кафедре, помогая что-то мастерить, используя свои слесарные навыки. Это всегда учитывалось при выставлении экзаменационных оценок, и все мои приятели были убеждены, что «пятёрка» мне обеспечена. Грешным делом и я так думал. Предмет знал неплохо, да и отношения со Смирновым у меня были хорошими. В общем, мысленно я уже был в отпуске…
На всякий случай, по школьной и институтской привычке, я написал шпаргалки и рассовал их по карманам кителя перед экзаменом. Рассчитывал прибегнуть к ним только в самом крайнем случае. Зайдя на экзамен и взяв билет, я сел за последний стол в аудитории, готовиться к ответу. Спиной ко мне сидел мой приятель Миша Федотиков. Он перед училищем с отличием закончил техникум авиаприборостроения, и был у нас признанным авторитетом в вопросах радио и электротехники. К нему за стол подсел подполковник Соколовский, второй преподаватель, принимавший экзамен.
И вдруг Соколовский начал «драть» Мишу, как сидорова козла, так что от него только перья летели. И я «задёргался», представив, что сдавать вдруг придётся не Смирнову, а Соколовскому. С испуга показалось, что плохо знаю свои вопросы, захотелось подглядеть в шпаргалке. Короче, я достал «шпору» и сунул руку с ней в парту. Видимо, зашуршал при этом рукавом о фанеру. Соколовский резко обернулся ко мне:
«Что у вас в руке? В столе?»
«Ничего» – отвечаю ему, понимая, что горю синим пламенем.
«Да, ладно, показывайте, на честность!» – по-отечески улыбаясь, говорит мне Соколовский. Этой улыбкой и «честностью» он меня и подкупил. Можно было спрятать шпору в парте, уйти в «несознанку», но – «на честность», так «на честность». Я вынул руку со «шпорой» и показал её Соколовскому, в душе рассчитывая на ответное снисхождение, конечно.
Тот забрал у меня «шпору» и буднично сказал: «Ну всё. Два! Свободен!».
Это всё произошло настолько буднично и быстро, «без шума и пыли», что ни Смирнов, ни Жора, сидевший с ним за экзаменационным столом и слушавшие в этот момент чей-то ответ, ничего не заметили.
Я подошел к их столу за зачёткой.
– «Уже? Так быстро? Пять?» – приветливо спросил Смирнов, готовясь поставить оценку в зачётку.
Я объяснил ситуацию.
– «Ну ты и дурак!!!», констатировал очевидный факт Жора. «Марш из аудитории!!»
Я вышел из класса к товарищам, совершенно деморализованный, разумеется. Минут через пять выскочил и Жора. Построив группу, он обложил меня последними словами и выразил уверенность, что пребывание в «дурбате» добавит мне ума.
Так и вышло. Три отпускных дня мы (человек 30 дурбатовцев «первого призыва» нашей батареи) «набирались ума».
Заключалось это в ежедневной очистке лопатами «стрелок» на гореловской ветке железной дороги (та зима была очень снежная, и вырастали огромные заносы). Вечером под руководством Вени Грабара мы, «дурбатовцы», занимались ремонтом казармы.
На четвёртый день нас отвели на пересдачу экзаменов. Смирнов, грустно улыбаясь, поставил мне «четвёрку».
«Ты же понимаешь, что „пять“ я не могу поставить в такой ситуации?!» – сказал он мне. Я это, конечно, понимал.
Положительным итогом пребывания в «дурбате» для меня стало то, что я прекратил писать шпаргалки – раз и навсегда. Стал надеяться только на свою память, и это принесло неожиданные результаты.
Все оставшиеся экзамены в училище сдавал без них и на сплошные «пятёрки», как ни странно. Вот такую пользу мне принесло пребывание в «дурбате».
Шура же был неизменным участником «дурбатов» всех 4-х зимних и летних сессий с 1-й по 2-й курс включительно.
Но он всегда был строг и последователен. На сколько бы дней его ни задерживали в «дурбате», на столько же дней он опаздывал с прибытием из отпуска, каждый раз привозя заверенную бумагу, что «была нелетная погода».
Мы к этому привыкли, Грабар тоже.
Летом на 2-м курсе Шура задержался в «дурбате» дней на 10. Но из отпуска умудрился прибыть с опозданием суток на 15. Усугубило ситуацию то, что батя его уже убыл с Чукотки, и Шура привез откровенно «левую» справку о нелетной погоде, от какого-то аэродромного штурмана.
Случай был вопиющий, и все ждали развязки.
(Надо сказать, что Шурин батяня был, как и наш Делегат, участником 25 съезда партии. Шура этим очень гордился и носил на своей гимнастерке совершенно неуставной значок, где на фоне красного знамени красовалась надпись «XXV съезд КПСС». Шурин командир отделения Толя Улогай покусился было на этот значок, заявив, что его надо снять, но получил от Шуры неожиданно жесткий отпор: