Беренис стояла в дверях, глядя им вслед. Когда они дошли до лифта, она показала им раскрытую ладонь:
— Мир.
Как только двери лифта закрылись, Роза дала волю своим чувствам.
— Невероятно! — возмущенно воскликнула она. — Все это еще более убогое и жалкое, чем я предполагала. Rapporto di pelle! Она омерзительна! Омерзительна! Ни капли раскаяния! Ни намека на извинения! Она даже находила оправдания… Как он мог связаться с ней? Ведь это не женщина, это посмешище! А ее тошнотворные фотографии! А ее… персиковый чай.
Карла слушала, не соглашаясь. Не то чтобы ей очень понравилась Беренис, но назвать ее «посмешищем» язык не поворачивался.
— Зря ты ей нагрубила, — упрекнула она сестру. — Ей было нелегко с нами разговаривать, и…
— Нелегко! Да она наслаждалась моментом! Таких самодовольных и самовлюбленных людей я в жизни не видывала. Заметила, какие книги она читает?
— Нет, — солгала Карла.
— Абсолютно идиотские! Хиромантия и диеты.
— Ну, мы любим людей не за то, какие книги они читают.
— Разве?
Карла вспомнила Халеда с его астрологическими таблицами, гаданием по числам, спортивными журналами и пожала плечами.
На улице, перед домом Беренис, велись дорожные работы. Сестры, раскрыв зонты, остановились посмотреть. За наспех сооруженным ограждением, обтянутым ярко-оранжевой сеткой и утыканным предупредительными оранжевыми огнями, зияли две большие ямы, каждая шириной около двадцати метров и длиной метров пятьдесят. На дне ям виднелись старые трубы, покрытые коростой ржавчины. Посреди стройплощадки осанистая бетономешалка ритмично попыхивала белым паром. Рабочие второпях покинули площадку, когда начался дождь: на плотницких козлах стояла банка кока-колы, а на шатких дощатых мостиках, перекинутых через ямы, валялись пластиковые ведра с привязанными к ним веревками.
— У тебя когда-нибудь возникали подозрения, что отец изменяет маме? — спросила Карла. Роза покачала головой. — У меня тоже. В газетах иногда писали что-то такое…
— Писали. Но я всегда думала, что это грязные выдумки правой прессы.
— И я так думала. Помню, однажды, когда я была еще маленькой, в какой-то газете папу назвали «известным дамским угодником». Я спросила маму, что это значит, и она ответила: «Это значит, что папа всегда обращается с женщинами как истинный джентльмен». — Карла засмеялась. — Какой же я была наивной!
— Нет! — горячо возразила Роза. — Доверять своему отцу и не сомневаться в его преданности матери — это не наивность. Не твоя вина, что наш папа оказался не тем, за кого мы его принимали.
— Но он всегда был порядочным человеком…
— Так уж всегда? Слышала, что она сказала о квартире? Папаша дал взятку, чтобы она там поселилась. Заплатил кому-то, и его подружка вне очереди заняла льготное любовное гнездышко!
— Наверняка мы этого не знаем.
— Знаем! Она сама нам сказала!
— Ладно, допустим, но… возможно, они действительно любили друг друга.
— Любовь! — скривилась Роза. — Этим словом люди готовы оправдать все что угодно. Они потакают своим капризам, потому что так им «подсказывает сердце», и им плевать, если кто-то в результате пострадает. Но любовь — это совсем другое. Это ответственность, забота о своей семье, о людях, рядом с которыми живешь, это понимание, что на свете существует нечто более высокое и важное, чем твои личные желания.
Карла смотрела не отрываясь на желтую шляпу, плавающую в дождевой воде на дне ямы. Повезло же ее сестре быть такой, какая она есть, думала Карла. Розу личные желания никогда не собьют с ног. И от своих принципов она никогда не отступит. Даже в детстве Роза была несгибаемой. Анархические настроения, временами побуждавшие Карлу с друзьями бросать игрушки в унитаз, воровать сладости из кухонного буфета или мелко-мелко писать карандашом матерное слово на стене в гостиной, — подобные настроения Розу никогда не посещали. Она не трусила, нет, смелости на проказы ей бы хватило. Она просто не понимала, что хорошего в плохом поведении.
— Почему ты отрицаешь очевидное? — напирала Роза. — Он лгал нам. Он предал и обокрал нас. Каждый раз, встречаясь с той женщиной, он дарил ей внимание и время, которые по праву принадлежали нам.
Но как Карла ни старалась, ей не удалось почувствовать себя жертвой отцовских прегрешений. Сколько бы сил ни тратил отец на Беренис, он определенно черпал их не из семейных запасов. А если учесть, что с Беренис он был счастлив, то весьма вероятно, что Карла и ее сестра — и даже их мать — в итоге только выиграли. Карла припомнила, с каким искренним участием она относилась к пациентам, к незнакомцам в метро — даже к Майку — на протяжении тех полутора месяцев, когда была с Халедом. Никогда прежде не наполняло ее столь беззаветное великодушие. В этом заключался один из неприятных парадоксов супружеской измены: грех делал ее лучше.