— Я тебя не понимаю, — сказал Рафаэль, — совсем не понимаю. Говоришь, что хочешь помочь этим девочкам, но по большому счету они тебе глубоко несимпатичны. Твердишь об их говеной жизни — о «классовой судьбе», — а сама пальцем о палец для них не ударишь. Если они не добьются стипендии в крутой универ, ты поставишь на них крест. А тебе, на хрен, не надоело вечно всех осуждать?
— Надоело… слегка, — надрывно хохотнула Роза.
— Рад, что ты находишь это смешным.
— Нет, прости, это не смешно. Только… — Она смотрела вдаль: улица скрывалась под дождем, как под вуалью. — Послушай, я хотела бы походить на тебя. Хотела бы чувствовать, что делаю полезное дело. Но не могу. И это меня огорчает, давит на меня. — Выговорившись наконец, она с облегчением вздохнула.
— Тогда вали отсюда, чего ты ждешь? — неожиданно выкрикнул Рафаэль. — Эти девочки заслуживают большего. Сколько людей были бы счастливы работать на твоем месте, и они не стали бы гнобить всех и каждого гребаными поучениями. Ты постоянно учишь людей жить, но, алё, а что такого потрясающего в твоей жизни?
— Ты прав. — Роза опустила голову. — Прежде чем помогать другим, я должна помочь самой себе.
— Я не шучу, Ро. Просто отвали. Тебе здесь не место.
Рафаэль с негодованием отвернулся и направился обратно в здание, где продолжался концерт; Роза смотрела ему в спину со странной дрожащей улыбкой. Не отвергай истины, от кого бы она ни исходила. Под порывом ветра дождь приобретал причудливые формы, сворачиваясь морскими ракушками. В промокших кроссовках Розы хлюпала вода. Постояв немного, она заправила за уши волосы, висевшие крысиными хвостами, и побрела по блестящим темным улицам.
Глава 4
«Ясным октябрьским утром Сьюзан Сарандон…»
Ясным октябрьским утром Сьюзан Сарандон стояла на трибуне Восточного луга в Центральном парке, обращаясь к двадцати тысячам участников антивоенного митинга:
— Пусть Президент Соединенных Штатов знает, что мы не приемлем его лживые доводы в пользу войны. Мы — ответственные граждане, нас не проведешь! Мы задаем вопросы! И требуем ответов! Мы не готовы пожертвовать нашими сыновьями и дочерьми ради войны за нефть!
Передние ряды митингующих откликались впечатляющим ревом. На окраине луга, там, где под деревом расположились Одри с Ханной и Джин, реакция сводилась к вежливым хлопкам, словно аплодировали умелому гольфисту.
Одри копалась в портативном холодильнике Джин.
— Что это? — спросила она, вынимая пластиковую коробку.
— Салат из морепродуктов, — ответила Джин. — Попробуй. Очень вкусно.
Одри наморщила нос:
— А бутербродов ты не прихватила?
Гигантские микрофоны визгливо зафонили, и все трое, гримасничая, зажали уши ладонями.
— Нет, дорогая, — сказала Джин, когда визг стих. — Но там есть багет и немного паштета. Можешь намазать себе бутерброд.
— Да ну его, — Одри отодвинулась от сумки, — все равно есть не хочется.
Ее свекровь в темных роговых очках клевала носом, сидя в инвалидной коляске. Ханна выглядела почти шикарно — ни дать ни взять, Джоан Кроуфорд, только слегка приболевшая.
— Ты в порядке, Нана? — громко осведомилась Одри.
Старуха вздрогнула и устремила взгляд на сцену:
— Кто эта женщина?
— Сьюзан Сарандон, актриса, — пояснила Джин. — Хорошая актриса.
— Она миловидная, — одобрительно заметила Ханна.
— С такого расстояния любая покажется красавицей, — буркнула Одри. — А посмотреть на нее вблизи — кожа, поди, вся в складку.
— Ой! — воскликнула Джин. Вдоль толпы расхаживал человек на ходулях в костюме Дяди Сэма. — Здорово, правда?
Одри мрачно взглянула на нее. Джин нарядилась в то, что она в шутку называла «агитпроповским прикидом», — безразмерную блузу, какие носят художники, серые легинсы и дурацкую вязаную шапочку, которую ей недавно привезли с Ямайки. Это уже выходило за всякие рамки. Одри намеревалась сделать подруге внушение, когда выдастся свободная минутка.
— Никогда не понимала, как им это удается. — Ханна разглядывала человека на ходулях. — Упадешь — костей не соберешь.
— Но выглядит забавно, — сказала Джин. — Я бы сама хотела как-нибудь попробовать.
— Ах, Джин, сердцем ты по-прежнему молода! — язвительно обронила Одри.
Рассеянно улыбнувшись, Джин обратилась к Ханне: