Н е л ь с о н. Так вот куда ушли ваши рублики!
Б р а й е н т. Интересно, это были ваши личные деньги или казенные?
Ю м с. Вы не имеете права задавать вопросы свидетелям.
Б р а й е н т. Тогда вы, будьте любезны, задать этот вопрос.
С и м м о н с. Я должен с сожалением признаться, что это были государственные деньги…
Д э н и с. Помнится мне, однажды я возвращался домой и увидел мальчика, карапуза-мальчишку не старше четырнадцати-пятнадцати лет, колотившего в дверь дома одного богатого человека и угрожавшего всех перестрелять, если ему немедленно не откроют. Вот типичный пример, характеризующий отношение к буржуазии.
Л е о н а р д. С вашего позволения, господин сенатор, осмелюсь добавить и я. В последнее время был издан декрет, постановляющий, что мертвые тела тоже являются государственной собственностью.
В е д у щ и й. Ну что они там несут! Какая пошлость! Джентльмены! Господа сенаторы! Мистер Овермэн!
О в е р м э н (невозмутимо). Я полагаю, что картина жизни в Советской России…
В е д у щ и й. Не слышат господа судьи! Не слышат. Ни один звук не пробивается к ним через толщу времени… из нашего далекого для них сегодняшнего дня. Сказал бы я им кое-что, но, к сожалению, это невозможно.
Г о л о с. В театре невозможного нет!
На сцене все погружается в темноту. Видны только сенаторы за столом.
О в е р м э н. Что такое?
У о л к о т. В чем дело?
Н е л ь с о н. О чем мы сейчас говорили?
С т е р л и н г. О голоде, о разрухе, о бедственном положении в Советской России.
Ю м с. И было установлено…
В е д у щ и й. Ничего не было установлено!
Ю м с. Как это?
О в е р м э н. Шериф, чей это голос? Где шериф?
В е д у щ и й. Я говорю с вами из тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.
С т е р л и н г. Какой-то спиритический сеанс!
У о л к о т. Шестьдесят седьмой год! Ух, как это еще далеко… Последнее событие, которое я помню, это процесс Сакко и Ванцетти.
Н е л ь с о н. А я не знаю ничего после тысяча девятьсот двадцать пятого года, после «обезьяньего процесса».
О в е р м э н. А я, кажется, умер в тысяча девятьсот тридцатом году…
Ю м с. Да, да.
К и н г (ведущему). Вы что же — историк?
В е д у щ и й. Да. Вроде.
С т е р л и н г. Такой разговор… Это невероятно!
Н е л ь с о н. Для меня — нисколько. Я всегда верил в загробную жизнь.
О в е р м э н. Будьте добры, мистер историк, раз уж так случилось, поведайте нам, как оценила историческая наука труды нашей комиссии?
В е д у щ и й. Сообщу вам свое мнение: я убежден, что все звучавшее здесь ничего общего с действительностью не имеет. Проще говоря, все это клевета.
К и н г. Что, что?
Ю м с. Ну, это уже слишком!
С т е р л и н г. Какая черная неблагодарность — мы столько работали.
К и н г. Но в чем все-таки клевета?
О в е р м э н. Всего этого не было, что ли, в России?
Н е л ь с о н. Голода не было?
У о л к о т. И голодных смертей не было?
С т е р л и н г. И по улицам Петрограда не валялись околевшие лошади?
Ю м с. Было все это или нет, ответьте коротко и ясно!
В е д у щ и й. Было!
О в е р м э н. Значит, не клевета?!
В е д у щ и й. Клевета! Черная ложь! Потому что было хуже. Во сто крат хуже и страшнее.
Н е л ь с о н. Тогда мы вас слушаем.
В е д у щ и й. Вы говорили о каких-то фокстерьерах… А знаете ли вы, что такое «беспайковые дети»? А знаете ли вы, что тифозная вошь косила красноармейские полки сильнее, чем пулеметы Деникина? Тут говорили о лошадях… Лошади дохнут от голода… Да что лошади?! Блок умирал от недоедания! Слышите, Блок!
У о л к о т. Что такое Блок?
В е д у щ и й. Блок — это замечательный…
У о л к о т. Я не вас спрашиваю.
Ю м с (перебирая картотеку). Блок, А. А., тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения, русский, из дворян, образование высшее, беспартийный, примкнул к большевикам. Является автором знаменитых частушек, которые распевает молодежь, красноармейцы и даже дети: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…»
Н е л ь с о н (с иронией). Чудный поэт!