III. К зрелости
Юсси приняли на Тойволе отнюдь не как долгожданного гостя. В этот ранний час все в доме еще спали, и когда увидели Юсси Туорила, то поначалу решили, что стряслась какая-нибудь беда. Юсси пришлось несколько раз заверить, что никакой беды не стряслось. «Ну так чего ж ты пришел?» — «Так просто», — неловко улыбаясь, отвечал Юсси — и ни слова больше. Мина натянула юбку; наверняка тут что-то не так. Куста ходил вечером на Туорилу — она подозрительно взглянула на сына, который спал в кровати крепким утренним сном. «Что вы там натворили, стервецы?» — спросила она. Их избушка стояла на земле Туорилы, и она опасалась, как бы не вышло с ним неприятностей.
Хозяин, старый, тщедушный мужичонка, лежал в кровати и молча посматривал на них, явно не намереваясь вмешиваться в это дело. Мина терялась в догадках, Юсси вилял и улыбался, но толком ничего не объяснял.
Нескрываемое изумление Мины прямо-таки бесило его. Почему он не может чувствовать себя здесь как дома? Это был бы самый простой выход из положения. Наконец Мина сказала:
— Ну ладно, ложись вот тут, рядом со стариком, откуда б тебя ни принесло. — И принялась одеваться.
Сняв сапоги и куртку, Юсси лег на место, которое только что освободила Мина. И вот он лежал теперь рядом с безмолвным стариком в этой ветхой избушке, где ему случалось бывать и раньше, когда надо было передать какое-нибудь распоряжение хозяина. Только тогда он являлся сюда словно откуда-то свыше — из Туорилы.
После бессонной ночи и стольких бурных потрясений он казался себе каким-то странно чужим, внезапно возникшая зависимость от этого дома была противна и, пожалуй, даже заставляла жалеть о случившемся. Когда он заснул, ему пригрезилась родная Никкиля — совсем как наяву, ничуть не изменившаяся. Это усталый мозг породил иллюзию, чтобы дать себе отдых и хоть на миг облегчить измученную душу от гнета тяжкой действительности последних лет, давившей на нее с того самого утра, когда от крыльца дома Никкиля отъехали груженые санки. Давно это было, очень давно… И вот Юсси крепко спит, как, пожалуй, не спал ни разу за все эти семь лет, и уже ничего не «видит» во сне, хотя где-то глубоко в подсознании горечь настоящего уже отходит в прошлое, и он всем своим существом устремляется навстречу будущему.
Его жизнь круто переломилась, теперь опять надо начинать все сначала. Впереди — долгие, тщетные годы, они ведут к грядущим, неведомым временам. Не было бы лучше, если б его жизнь на этом оборвалась?..
Он спал беспробудно до самого вечера. Проснувшись, он прежде всего заметил, что лежит полуодетый и что все вокруг выглядит как-то странно и неестественно: утра не было. Загадочный старик, хозяин избушки, сидел на скамье у печки, Мина хлопотала по дому и что-то длинно рассказывала. Сыновья — младший, Куста, и старший, Исакки, — сидели за столом и ели; судя по всему, они только что вернулись домой. Юсси вновь ощутил новизну своего положения здесь, в этом жилище, среди этих людей, а именно: что даже перед такой бедностью ему теперь не приходится задирать нос… Проснулся он так тихо, что никто этого не заметил; тогда, следуя какому-то безотчетному побуждению, он шевельнулся, как во сне, и сделал вид, что продолжает спать. Доверительным тоном Мина рассказывала своим:
— …Я говорю: он сейчас у нас, а я пришла разобраться, в чем дело. Я, дескать, не хочу содержать у себя ничьих батраков. Я, дескать…
— Ну, а Туорила что сказал? — спросил Исакки, уткнувшись в кринку с простоквашей.
— А только и сказал, что ему, мол, все равно, где он, этот выродок. А я говорю: ведь не выгоните же вы своего сродственника так, без ничего, дадите же вы ему что-нибудь еще, окромя той рвани, что на нем. Дескать, должна же у него быть еще одежонка, раз он вроде как работал у вас. Не буду же я держать его у себя совсем задарма! Дескать, в один день нам уж никак не сбыть его с рук, и если у него что есть — я, конечно, отнесу. Я, мол…
Болтовня эта успокоила Юсси. Он понял: Мина ходила на Туорилу. Все, что еще тревожило его, отпало. Она действительно принесла ему одежду, но об истории с гайками ничего не сказала. Куста ел себе и помалкивал.
— А денег он нисколько не дал? — спросил Исакки.
Юсси хоть и лежал с закрытыми глазами, но почувствовал, как Мина взглянула на него и потом только ответила:
— Потом, значит, я сказала хозяину: не худо бы дать ему и деньгами что-нибудь. А он, значит, мне на это говорит: пусть, мол, сам приходит за своими деньгами. А я, значит, ему говорю: этого от парня долго ждать — это я-то ему говорю, и тогда, значит, — хозяйка пошла и принесла двадцать марок, только ему об этом молчок.
Мина кивнула в сторону кровати, где лежал Юсси, и, помолчав немного, продолжала прежним голосом:
— Подумать только: взять и свинтить гайки у десятка колясок! Чего только не взбредет человеку на ум! Он ведь всегда тише воды ниже травы был, кто мог ожидать от него такое! Ты ведь тоже был там вчера, Куста? Попробуй только пуститься на такие дела, я тебе…
— Не отвертывал я никаких гаек, — буркнул Куста.
Юсси начал потягиваться, покашливать и причмокивать губами, делая вид, что просыпается. Мина взглянула на него, и выражение ее лица нисколько не соответствовало тому, о чем она только что рассказывала.
— А! Вот и гаечный мастер продрал глаза!
Подслушанный разговор лишь укрепил в Юсси чувство неприязни, которое он питал к обитателям избушки. Как бы там ни было, а семь лет, прожитые на Туориле, не прошли для него даром. Это были бедные, но коварные люди. Даже Куста стал ему теперь чужим; к тому же Куста, видно, вовсе не обрадовался его приходу. Уйти бы куда-нибудь отсюда!.. Но у Мины те двадцать марок, которые дал ей Туорила.
Юсси выпил кофе, потом поужинал. За столом он сидел один. Хотя он больше суток ничего не ел, кусок застревал у него в горле. Место для спанья ему отвели на скамье под окном. Скамья была жесткая и узкая, так что лучше было не раздеваться. Тем не менее, проспав весь день, он чувствовал себя совсем разбитым и тотчас же снова заснул. Ночью он свалился со скамьи и после этого долго не мог заснуть; он смотрел в темное осеннее небо, прислушивался к дыханию других. В дыхании этих людей ему тоже чудилось что-то чужое и противное. Зато как раз в эти бессонные часы он без труда отдал себе отчет в том, что же, собственно, произошло.
Тойвола стояла одиночкой в том самом лесу, который так выгодно продал Туорила. К валке решено было приступить еще до рождества. В избушке с нетерпением ждали ее начала: она сулила заработок и должна была внести какое-то разнообразие в жизнь. Лишь Мина втайне досадовала на то, что она слишком стара. Быть бы ей хоть чуточку помоложе… Ну да она еще покажет себя!
Юсси до поры до времени разрешили остаться.
Во дворе ставилась новая изба, крыша и печь были уже готовы, окон и пола еще не было. Этой осенью Исакки хотел закончить ее, и руки Юсси могли пригодиться. Говорунья Мина дала понять, что такой малости вовсе не достаточно для его содержания, но коль скоро представляется возможность хорошо подработать, она согласна кормить его под будущий заработок. За все, что ему сейчас дают, он заплатит из первых же получек. Юсси слушал ее речи и тосковал — лежал ночью на скамье и тосковал.
В день покаяния и молитвы, после богослужения, в жизни Тойволы произошла резкая перемена. За несколько часов в избу набилось около пятидесяти человек с пилами, топорами и корзинками со съестным. Во дворе стоял невообразимый шум; приходилось временно пристраивать по разным закоулкам полтора десятка лошадей с тяжело груженными санями. Прочь с дороги летел всякий мусор, слышался чужой, нездешний говор. Дюжий коренастый мужчина — старшой артели сплавщиков — вошел в избу и еще из дверей крикнул зычно, так, что даже молчальник-хозяин и тот вздрогнул и что-то беззвучно прошептал про себя:
— Ну как, мамаша, греется у тебя кофейник? Принимай гостей!
— Знать не знаю, чтоб я звала на сегодня гостей! — выпалила Мина, будто и в самом деле сбросив с плеч лет двадцать.