Одновременно Министерство иностранных дел оказалось под усилившимся давлением в результате обращений шведской стороны. От Абакумова и МГБ требовали ускорить ответ. На рубеже 1946-го и 1947 гг. занимавшимся этим делом сотрудникам МИД — а это был очень узкий круг — стало очевидно, что Рауль Валленберг действительно задержан МГБ, хотя они наверняка узнали об этом раньше. Тогда у них и появляется мысль о том, что можно сообщить Швеции, что, судя по всему, Рауль Валленберг погиб во время последних боев за Будапешт. Им очень помогли настойчиво повторяемые высказывания Седерблума аналогичного содержания, которые, между прочим, должны были смущать советские власти, как и отказ шведской стороны серьезно отнестись к требованиям советской стороны о выдаче советских граждан, находившихся в Швеции (в некоторых случаях они выдвигались в связи со шведскими предложениями о Рауле Валленберге), а также заявление Эрландера Чернышеву в 1946 г. о том, что подобные вопросы (выдача Грановского) не должны влиять на взаимные отношения.
Из внутренних документов МИД создается впечатление, что даже Молотов ранее не знал о пребывании Рауля Валленберга в СССР, за исключением того, что он был ознакомлен с сообщением Деканозова от 16 января 1945 г. Однако, как уже сказано, слишком невероятно, чтобы дело обстояло так. Во-первых, речь шла об арестованном иностранном дипломате, во-вторых, Молотов по-прежнему занимал очень сильные позиции, и мы знаем, что Абакумов обратился к нему по вопросу о швейцарских дипломатах. Кроме того, настолько важное дело должно было обсуждаться в ближайшем окружении Сталина. Очевидно, однако, что свои знания Молотов сохранял при себе и не делился ими с сотрудниками. Однако следует указать, что рассуждения в этом разделе изменились бы мало, если бы Молотов был не в курсе дела до 1947 г.
Согласно документам в архиве Министерства иностранных дел СССР, весной 1947 г. интенсифицировалась подготовка к решению дела. МГБ обещало предоставить Молотову доклад о причинах задержания и выдвинуть предложения для принятия мер. Однако представление этого доклада откладывается на несколько месяцев, и мы ничего не знаем о причинах задержки. Вероятно, ожидали решения Сталина или хотя бы какого-либо сигнала от него. В мае Вышинский потерял терпение из-за того, что нет никакого решения и соответственно ответа шведам, и поэтому попросил Молотова обязать Абакумова представить отчет и предложения по ликвидации дела. Молотов также дает указание Абакумову представить ему отчет. В начале июля Вышинский в письме Абакумову предлагает, как может выглядеть отчет и соответственно ответ Швеции: все склоняются скорее к ответу, согласно которому Рауль Валленберг погиб в Будапеште. На практике это означает, что Рауля Валленберга надо устранить тем или иным способом (включая возможную изоляцию). Мы не знаем, содержит ли письмо Абакумова Молотову от 17 июля ответ о том, что это произошло. Однако то, что решение принято, видно прежде всего из допросов сокамерников, их изоляции и смерти Рёдля и Лангфельдера в течение нескольких месяцев. Так же, как и фактическая казнь (если Валленберг умер в июле 1947 г.); вероятно, что он скончался вследствие грубого обращения или что-то пошло не так, как было предусмотрено (такой поворот событий был бы лучшим объяснением рапорта Смольцова).
Почему же не смогли сделать признания, что Рауль Валленберг находился в СССР, и затем передать его Швеции? Почему были вынуждены принять иное решение о его дальнейшей судьбе (если только не произошел незапланированный несчастный случай)? Во-первых, Сталину не очень импонировал Рауль Валленберг и его гуманитарный вклад: наступило время усиления антисемитской кампании Сталина. Во-вторых, Швеция, если советская сторона намеревалась использовать Рауля Валленберга в качестве заложника для обмена, никак не отреагировала, — наоборот, ее посланник в Москве раз за разом повторял, что Валленберг наверняка погиб в Венгрии. Если теперь сказать резче, Швеция действовала в определенной мере так, будто у нее не было желания освободить Рауля Валленберга, или посылала двусмысленные сигналы; во всяком случае, у Москвы могло создаться такое впечатление. В советской внешней политике двусмысленные сигналы были весьма распространенными: по официальным каналам передавались декларативные заявления, а по неофициальным выражалась более взвешенная позиция.
В-третьих, в создавшемся положении было бы очень неловко сообщать шведам, что да, Рауль Валленберг действительно находился у нас в заключении все это время. То, что сам Рауль Валленберг мог бы рассказать после освобождения, было бы от начала до конца разоблачительным и четко показало бы, что не могло быть и речи об ошибке или недосмотре. Например, нельзя было бы утверждать, будто его нашли в каком-либо отдаленном лагере после продолжительных новых поисков. Далее, представляется, по сведениям сокамерников, что Рауль Валленберг не хотел сотрудничать; он отказывался говорить во время допросов и ссылался на то, что он дипломат. Следовательно, с ним, вероятно, так и не смогли ничего сделать. Исключением выглядит допрос в марте 1947 г., если поверить свидетельству переводчика. Это единственный допрос, о котором у нас есть сведения с российской стороны, и, кажется, он проходил в спокойной и деловой обстановке.
Однако последний этап пребывания Рауля Валленберга на Лубянке окутан полным мраком.
Таинственность с советской стороны тогда и позднее могла быть результатом неудачной попытки шантажа, а шведское правительство неосознанно «ослабило хватку», утверждая, что Рауль Валленберг погиб. Не была ли эта ситуация слишком неудобной (возможно, для обеих сторон), чтобы вообще требовался намек?
Таким образом, если не произошло какого-либо непредусмотренного несчастного случая, судьба Рауля Валленберга с наибольшей вероятностью была каким-то образом решена. Молотов и Абакумов безусловно замешаны в этом, и мы также предполагаем, что Сталин был полностью в курсе дела. Альтернативная гипотеза о том, что Сталина не проинформировали и, следовательно, интриговали против него, почти немыслима, хотя теоретически ее нельзя исключить. Ведь мы знаем, что Сталин по меньшей мере знал об аресте Рауля Валленберга, о том, что шведы все время запрашивали о нем, и что он разговаривал об этом с Седерблумом.
Однако точные сведения о судьбе шведского дипломата остаются известными лишь очень узкому кругу лиц. Это видно из запроса заместителя министра иностранных дел Громыко председателю КГБ Серову в 1954 г.: он хотел знать, когда и при каких обстоятельствах умер Рауль Валленберг. Однако Серов не хочет информировать его об этом.
Весной 1956 г. Молотов совместно с Серовым готовит новый ответ на обращение Швеции, подкрепленное очень убедительными свидетельствами ряда военнопленных. Молотов сам пишет в Центральный Комитет (на практике в Политбюро/Президиум), что их невозможно отвергнуть, что они в значительной степени соответствуют реальным обстоятельствам нахождения Рауля Валленберга в тюрьме (это означает, что Молотов должен был иметь достаточно подробные данные об этом) и что поэтому «можно рассказать шведам о судьбе Рауля Валленберга». Однако эта последняя формулировка не означает, что надо рассказать всю правду о его судьбе. Так как речь идет о внутреннем документе высшей степени секретности, адресованном политическому руководству страны, трудно утверждать, что судьба Рауля Валленберга могла быть совершенно иной по сравнению с той, что фактически приведена с некоторыми изменениями в различных проектах 1956-1957 гг. Политические предпосылки изменились с тех времен, когда Вышинский писал свои мало правдивые стереотипные докладные записки Сталину в 1952 г. Теперь речь идет о выдвижении версии, более или менее приемлемой, которая не бросает слишком большую тень прежде всего на самого Молотова или, пожалуй, на руководство КГБ того времени. То предложение, которое выдвигают Молотов и Серов на рубеже апреля — мая 1956 г., в значительной части весьма сходно с ответом, который был окончательно дан в феврале 1957 г.