«Нам пришлось притворяться, будто мы принимаем за чистую монету его добрые намерения и гуманные чувства, — писал Штерн. — Мы даже льстили ему в лицо, говоря, что он единственный может спасти будапештское еврейство от верной гибели… Он может покрыть себя неувядаемой славой и обретет вечную память, он смоет позорное пятно с имени своего народа».
План (по версии Штерна, составленный им и Ференци) состоял в том, чтобы скрыто сосредоточить в Будапеште силы, превышающие по численности подразделения СС, для чего следовало стянуть из провинции в город части жандармерии, придав им поддержку полиции и надежных армейских частей. Войска переводились в город якобы для содействия депортации, в то время как действительной их целью было ее предотвращение. Ференци настаивал на том, чтобы план получил одобрение самого Хорти, и — по-видимому, не замечая иронию просьбы — попросил Штерна организовать ему встречу с регентом. Узнав подробности плана, Хорти согласился сыграть роль, которая ему отводилась, — он должен был убедить эсэсовцев, что более против депортаций не возражает.
Затем, как позже объяснял Штерн, «когда приготовления будут закончены, за день или два до начала эсэсовской акции, регент должен был проинформировать немцев, что депортации отменяются, и он готов провести свое решение в жизнь, если потребуется, даже военной силой». Штерн считал, что, даже если бы конфликт закончился открытым столкновением с немцами, последние, скорее всего, отступили бы — они бы не пошли на риск открытого и окончательного разрыва с союзником, пусть даже таким ненадежным, в самый критический миг войны. А момент действительно был для Германии критическим: их союзники-румыны находились на грани заключения сепаратного мира с наступавшими русскими, Нормандия и Бретань были захвачены англосаксами, Париж мог пасть в любую минуту, и на юг Франции вторглись англо-американские войска.
Миссии нейтральных стран в Будапеште, зная по слухам о готовящейся депортации, также готовились противодействовать ей. Валленберг, как писал о том Штерн, «со всей присущей ему энергией осаждал министерские кабинеты», а 22 августа созванное по его инициативе совещание представителей нейтральных стран под председательством папского нунция монсеньора Анджело Ротта приняло текст общего решительного заявления премьер-министру Стояи. В ноте говорилось, что представители нейтральных стран хорошо осведомлены о приготовлениях к массовой депортации. И хотя ее официальной целью будет несомненно объявлен набор рабочей силы для заводов Германии, «все мы знаем, что это значит», как весьма недипломатично гласил текст меморандума.
Отвечая на дипломатическое давление, уверенный, что он располагает достаточными силами, чтобы нейтрализовать эйхмановские подразделения СС, Хорти запретил депортации. Особо это подчеркивая, Ференци предупредил Эйхмана, что девятнадцать тысяч венгерских солдат, полицейских и жандармов, находившихся в то время в столице, готовы, если необходимо, остановить его силой.
«Эйхман был в ярости, — вспоминает Штерн, — он понял, что его обманули, однако не осмелился прибегнуть к оружию и обратился в Берлин за инструкциями». Ответ, полученный ночью 24 августа непосредственно от Гиммлера, гласил недвусмысленно — никаких депортаций больше не проводить. Через несколько дней Хорти уволил Стояи и назначил на место премьера более умеренного генерала Гезу Латакоша, поручив тому разработать программу из трех пунктов:
(1) восстановление венгерского суверенитета, насколько это было возможно в условиях частичной немецкой оккупации;
(2) прекращение преследований евреев и
(3) проведение мероприятий для заключение перемирия, о котором следовало просить страны-союзницы в надлежащее время.
С падением правительства Стояи и заменой последнего на Латакоша, казалось, что худшие дни для будапештских евреев уже миновали. Но устранение Стояи, за которым должно было последовать изгнание Эйхмана, означало лишь передышку, окончание только одной из нескольких фаз мученичества венгерских евреев. Три члена Еврейского совета: Фюлёп Фройдигер, Шандор Диамант и Дьюла Линк, бежавшие в Румынию в середине августа и тем самым, согласно обвинениям многих, бросившие своих соплеменников на произвол судьбы, — выступили впоследствии с совместным документом, в котором описывается предшествующий их побегу период. Особого осуждения среди венгерских нацистов заслуживают, по их мнению, Петер Хайн, глава венгерского гестапо, «стремившийся, по-видимому, превзойти в жестокости и подлости своего германского коллегу», а также Ласло Эндре и Ласло Баки, работавшие в тесном контакте с Эйхманом «радикалы-антисемиты, убежденные в том, что все вселенское зло происходит исключительно из-за евреев». Об Эндре авторы доклада писали: «Даже друзья считали его патологическим типом, он не признавал для себя никаких законов, полностью отдаваясь страстям».
В документе также описывается, как после завершения операции «Маргарет» все органы печати и радио Венгрии наводнила антисемитская пропаганда: целью кампании являлось, по-видимому, если не одобрение будущих депортаций, то, во всяком случае, молчаливое потворство им со стороны нееврейского населения. «Неделями по радио не передавали ничего, кроме самой грубой брани в адрес евреев. Казалось, в Венгрии существует только одна проблема — еврейская… Вся антисемитская литература прославлялась как высшее интеллектуальное достижение человечества, и «Протоколы сионских мудрецов» [28] предлагались населению в качестве ежедневной духовной пищи».
Тем временем будапештские евреи «буквально неделями занимались только тем, что заполняли бесчисленные анкеты и декларации и простаивали в очередях перед полицейскими участками и другими государственными учреждениями, получая соответствующие бланки или же сдавая их уже заполненными… Многие стоящие в очередях не знали, смогут ли они вернуться домой, да и остались ли у них их дома? Их могли к тому времени разбомбить или же реквизировать, а остававшихся в них родственников арестовать или депортировать».
Каждая бомбардировка союзников давала повод для распространения «невероятных историй о том, как евреи сигнализировали бомбардировщикам или же снабжали врага информацией, передаваемой им по радио». В одной такой небылице рассказывалось, будто британские и американские летчики сбрасывали на город предназначенные для венгерских детей заминированные куклы. Естественно, и тут не обошлось без козней евреев, ибо подобные куклы были найдены в подвале одного еврейского дома. Каким образом евреи умудрялись доставлять кукол летчикам на бомбардировщики, наполнять их взрывчаткой и сбрасывать на город, оставалось невыясненным.
«Евреи чувствовали себя беспомощными и бесправными… На улицах они держались ближе к стенам домов, ожидая в любой момент, что их могут арестовать по ложному обвинению в том, что они носят свои желтые звезды неправильно или даже специально скрывают их. Подобные нападки стали чем-то вроде игры для молодых полицейских. Арестованных забирали в лагеря, из которых заключенные не освобождались и не могли бежать».
Неожиданно в самых различных кварталах города улицы блокировались с противоположных сторон и проводились облавы; всех задержанных таким образом евреев направляли в трудовые лагеря. Поскольку, согласно распоряжениям Эйхмана, Еврейский совет уже организовал набор трудоспособных мужчин-евреев и поставлял властям необходимую рабочую силу, члены совета спрашивали у оберштурмбанфюрера, почему он не пользуется уже организованным способом ее получения. Эйхман без затей отвечал им, что уличные аресты — это «часть общей процедуры». Как указывается в совместном докладе, «нельзя было яснее сказать, что они производились специально для запугивания евреев».
Эйхману определенно удалось мистифицировать авторов доклада своими претензиями на глубокие познания в области еврейской культуры. «Он родился в Палестине, где обосновались его родители, — писали они, — и большую часть своей молодости провел там. Поэтому нет ничего парадоксального в том, что Эйхман, яростно ненавидевший евреев и одержимый идеей их уничтожения, хорошо говорил на иврите и даже гордился этим». Впрочем, подобное легковерие к заявлениям Эйхмана проявляли немногие. Других влиятельных евреев, встречавшихся с Эйхманом, обмануть оказалось труднее. Им было известно точно, что он родился в Германии, а его познания в иврите ограничивались несколькими литургическими фразами, известными каждому изучающему теологию первокурснику. Что касается знания идиша, то основу этого языка составляет один из средненемецких говоров и он понятен любому немцу.
28
Одиозное сочинение, вероятно сфальсифицированное в царской России в конце XIX в. тайной полицией. В «Протоколах» подразумевается существование всемирного еврейского заговора.