– Если они были прочитаны кем-то, такая возможность, наверное, существует… Но я думал, он уничтожил их.
– Разумный человек сжег бы их, но мой брат порой поступал легкомысленно, руководствуясь чувствами, а не здравым смыслом.
Несмотря на охватившее Гарри смятение, столь трепетное отношение к письмам, видимо, тронуло его. Он кивнул на книжные полки.
– Ваш брат давал мне читать философов и тому подобные книги, он хотел открыть мне мир. – Гарри тоскливо улыбнулся. – Вот только толку от них было чуть, особенно когда рабочие взбунтовались после того, как он решил запретить на фабрике детский труд. Их семьи еле сводят концы с концами. Я уговорил его позволить работать мальчикам хотя бы по нескольку часов в день. Кенвуд иной раз не мог переубедить его, а я мог. Я говорил ему, что в жизни на самом деле не так все складно, как пишут в этих книжках. Даже благородные начинания могут скверно закончиться. Вы практичнее своего брата, Кенвуд так же считает. Он говорит, что вы более склонны к этому делу и фабрика для вас не просто эксперимент.
– Отрадно слышать, и все же… Бывая здесь, брат навещал вас в вашем доме?
– Его никто не видел – он был осторожен и не приезжал в таких шикарных экипажах, как вы.
«Вряд ли это помогло, – подумал Верджил, – в таких деревнях никакие предосторожности не спасут».
– Вы когда-нибудь появлялись в Манчестере вместе?
– Иногда. Но ничего неподобающего никто не видел, если вы об этом. В том, что мы появлялись на людях, не было ничего противоестественного: ведь мы работали вместе.
Это правда. Однако всего один красноречивый взгляд, один нескромный смешок, и…
– Сожалею, но мне придется вернуться к письмам. Вы когда-нибудь просили в них Милтона о дорогих подарках?
Невинное выражение тотчас слетело с лица Гарри.
– О чем это вы?
– Вы обращались к нему с требованиями? Ваша дружба делала его уязвимым для любого, кто мог узнать о ней, в том числе и для вас.
– Мне не было нужды предъявлять ему требования. Эта дружба и меня делала уязвимым.
– Неправда, и вам об этом известно не хуже, чем мне. Любой скандал, не говоря уж о судебном разбирательстве, имел бы для Милтона куда более серьезные последствия, чем для вас. В наши дни людей за подобное не вешают, но их могут уничтожить. Если бы правда всплыла наружу, вы могли бы скрыться, а он нет.
– Черт вас всех возьми! Вы считаете меня алчным человеком лишь потому, что я не был рожден в роскоши! Но я никогда и не надеялся, что вы оба это поймете.
– Что вы имеете в виду, говоря «вы оба»?
– Вы не первый, кто заводит со мной этот разговор, мистер Кларк.
– Так с вами кто-то еще говорил об этой дружбе? И кто же он?
– Это был не мужчина. Приезжала дама. Лицо под вуалью, сама очень трусила. Сказала, что знает о фабрике, обо мне с Милтоном и тревожится о его добром имени и о репутации семьи.
– Она знала, кто такой мистер Кларк?
– Определенно. Она сказала, что он не слишком осторожен, и спросила, писал ли я к нему как к виконту такие письма, которые должны быть уничтожены: эта дама якобы собиралась сама сделать это за него, так как хотела спасти его. Уезжая, она пригрозила, что, если кому-нибудь проболтаюсь, виселица мне обеспечена.
– Это было до или после смерти брата?
– Месяца за четыре до его смерти, не меньше. Я не хотел, чтобы он узнал о ее визите, иначе он мог бы… – Гарри пожал плечами.
– Несмотря на то, что она была под вуалью, вы должны знать ее, раз стали с ней разговаривать.
Томас ухмыльнулся и посмотрел на Верджила как на идиота.
– Конечно, я знаю, кто это, – ведь она сразу же назвалась. Это ваша сестра, графиня Гласбери.
Девочка изучающе смотрела на Бьянку, а Бьянка на нее. Ребенка к воскресенью вымыли, и теперь рыжие волосы блестели на солнце. Кроха во все глаза с изумлением разглядывала одежду Бьянки. Наконец девочка развернулась и побежала к матери, которая, стоя в дверях, наблюдала за ней.
Их маленький домик был новым и чистым. Небольшой ряд таких же домов располагался с одной стороны улицы, напротив более старых жилищ, фасады которых не оставляли сомнений насчет их возраста и говорили о равнодушном отношении к ним их обитателей.
Верджил вышел из дома мистера Томаса и, увидев, что Бьянка прохаживается вдоль улицы, с тревогой на лице направился к ней.
– Узнал, что хотел? – спросила Бьянка, когда он подошел.
– Более чем достаточно. – Вид у Верджила был усталый и потерянный.
– Эти письма от Томаса?
– Да.
– Вот видишь! Я же говорила, что они были друзьями.
– Письма адресовались не Адаму, а моему брату.
Бьянка пожала плечами:
– Ну, значит, они дружили с твоим братом. По словам Шарлотты, Милтон жил затворником, и ему наверняка хотелось обзавестись «милыми друзьями». Почему бы не порадоваться тому, что он был не одинок.
Верджил угрюмо посмотрел на Бьянку.
– Да, я, пожалуй, рад узнать об этом. А теперь поедем домой. Из множества жизней, которые я сегодня проживаю, та, в которой есть ты, сейчас нужна мне более всего.
Как только они поднялись в экипаж, Верджил усадил Бьянку к себе на колени.
– Что ты думаешь о своей фабрике?
– Пожалуй, стоит оставить управляющего, по крайней мере, еще на несколько лет. Не уверена, однако, что Найджел окажется столь же оптимистичен. Как тебе удалось скрыть от него свое участие в деле?
– Он жил во Франции, а когда вернулся, мистер Кларк стал уклоняться от встречи с ним, хотя мы вели оживленную переписку. Я рассчитываю на то, что Найджел будет доволен, если его доход от фабрики превысит ренту с капитана, и в случае необходимости предложу за хорошие деньги продать мне свою долю.
– Почему бы не сделать это сейчас?
– Мистер Джонстон и мистер Кеннеди дают ему пятьдесят тысяч фунтов. Я не могу предложить большей суммы, если не заложу фабрику.
– Пятьдесят тысяч… Это значит, моя доля стоит…
– Более двухсот тысяч. По большей части речь идет о средствах, предназначенных на текущие расходы, о стоимости оборудования и земли, а не о годовом доходе. Ты жалеешь, что пообещала не продавать ее?
– Я бы просто не знала, что делать с таким богатством. Кроме того, доход с фабрики больше, чем рента с капитала, стало быть, мне выгоднее сохранить долю.
– Одно неверное решение твоего управляющего, и доход упадет.
Бьянка чмокнула Верджила в нос.
– Я готова рискнуть, поскольку доверяю своему управляющему. И не только потому, что у него в голове одни деньги, а потому, что эта работа – его страсть и, следовательно, дела пойдут хорошо.
Верджил вскинул бровь.
– Выходит, страсть – непременное условие превосходного исполнения? Думаю, теория требует дополнительного подтверждения.
Долгий поцелуй, который Верджил запечатлел на губах Бьянки, не оставлял сомнений насчет смысла его слов, а когда он начал развязывать на ней плащ, она, задыхаясь, пролепетала:
– Лукас…
– Он ничего не услышит из-за стука колес.
Бьянке не казалось, что колеса производят много шума, но прильнувшие к ее телу губы Верджила вызвали в ней бурю эмоций. Кровь застучала в висках.
– А если нас остановят…
– Остановить могут разве что разбойники с большой дороги, а о них здесь уже с десяток лет слыхом не слыхивали.
– Но мы уже почти дома!
– До дома ехать еще минут двадцать. А впрочем, ты права: будет некстати, если экипаж остановится не вовремя. К тому же я не склонен заниматься с тобой любовью второпях. Совсем наоборот, занятие, которому я собираюсь предаться, не терпит суеты.
– Игра в карты?
– На самом деле меня интересовало, насколько мне удастся разжечь твою страсть в оставшееся до прибытия домой время. – Однако выражение лица Верджила не соответствовало его шутливому тону. Тревога, которую Бьянка заметила у него на лице после того, как он вышел из дома секретаря, все еще не исчезла из его глаз, – Я очень благодарен тебе за то, что ты сейчас здесь со мной. Слова бессильны передать мою благодарность.