— Спа… — начал было я дрожащим от страха голосом.
«Трусость — худший из человеческих пороков», — пронеслось у меня в голове высказывание одного известного писателя. — А вы, товарищ Сталин, к моему счастливому детству никакого отношения не имеете! — громко выпалил я и еще сильнее затрясся от страха.
— Вот видите, товарищи? — обратился Иосиф Виссарионович к сидящим за столами людям. — Вот такие злые, непорядочные люди постоянно поступают к нам в последнее время.
— Нехогошо, молодой человек, нехогошо, — послышался позади меня голос, тоже ужасно знакомый.
Я обернулся. За ближайшим от меня столом сидели Маркс, Энгельс и Ленин! Правда, я узнал их не так, чтобы сразу; ведь до этого я видел всех троих только на картинке, в профиль, друг возле друга, но все же сомнений быть не могло — три человека, сидевшие за маленьким, заставленным стаканами, бутылками и пепельницами столом, были именно они — наши бывшие идеологи-вдохновители — Маркс, Энгельс и Владимир Ильич!
— Пгисаживайтесь, молодой человек, — вежливо предложил Ленин, указывая на стул. — Вы что же, значит, демокгат?
— Нет вообще-то, — ответил я, воспользовавшись предложением Владимира Ильича сесть.
— Значит, вы анагхист!
— Да никакой я не анагхист! — Я вовсе не хотел его передразнивать, это вышло как-то машинально.
— А кто же вы?
— Да никто!
— Как же так? Стганно.
— А что тут странного? Не верю я в эти идеи по переустройству общества! Бредни все это! Коммунизм, демократия, анархия! Одни рвутся к власти, забивая голову другим!..
— Интегесно, интегесно. Значит, вообще ни во что не верите?
— Я верю в Бога, людей и справедливость! — гордо ответил я. Никогда до этого не думал, что способен на такие высокопарные фразы.
— Ну-у! — протянул Карл Маркс, затягиваясь сигаретой с приятным запахом. — Это вечные истины. Кто же не верит в Бога? Все люди верят в Бога, только не все с этим соглашаются.
— Позвольте, позвольте! — Я весь превратился в сплошное удивление. — И вы тоже верите в Бога?!
— Разумеется! — хором ответили все трое.
— Но ваше учение об атеизме?..
— Молодой человек! Мы совегшали геволюцию! А геволюцию, как известно, нельзя совегшить, не овладев умами нагодных масс! Кто бы повегил нам, если бы все верили в Бога? А тут на досуге бгошюгку написал, — Ленин вынул из бокового кармана маленькую книжицу и прочитал название: — «Атеизм! Теория захвата власти». Хотите пгочитать?
— Не хочу!
— Згя, батенька, згя. Лет чегез шестьдесят-семьдесят она могла бы вам очень здогово пгигодиться. Пгавда ведь, Лев Давидович?
Я повернул голову. За соседним столом сидел Лев Давидович Троцкий и что-то писал.
— Ну, разумеется, — ответил Троцкий, не отрываясь от работы. — Лет через шестьдесят-семьдесят или раньше, как только наступит революционная ситуация — верхи не смогут управлять по-старому, обнищание народных масс…
— Знаю, знаю, — перебил я его. — Семьдесят лет?! Да у нас такая ситуация давно уже наступила!
— Именно! — восторженно воскликнул Владимир Ильич. — У вас и происходит сейчас своеобгазная геволюция! Новые политические силы несут новую идеологию, новую гелигию…
— Да, но в отличие от вас, они проповедуют не новую гелигию, — опять машинально передразнил я его, — а обращаются к старой, сформировавшейся за столетия…
— Молодой человек, гечь идет совсем не об этом. Гечь идет о методах захвата власти. Истогия повтогяется. Вот лет чегез…
— Ну вас к дьяволу, с вашими методами! — закричал я. — Теоретики чертовы! Все беды от вас!
После произнесенной мною фразы все присутствующие в баре-мавзолее как-то странно задергались, заволновались, зашептались между собой. Бармен Сталин вышел из-за стойки и, наклонившись к человеку, сидящему ко мне спиной, что-то прошептал ему в ухо. Человек этот поднялся, подошел к установленному на стойке телефону, набрал трясущимися пальцами номер и, прикрыв рукой рот, начал с кем-то разговаривать. Говорить он старался как можно тише, так, что из всего разговора до меня долетели лишь отдельные фразы, а именно: «слишком много знает», «принять меры» и «немедленно». Говоривший трясущейся рукой еще не успел положить трубку, как в бар ворвались двое здоровенных мужиков в форме эсэсовцев, точно как в «Семнадцати мгновениях весны», и, отвесив мне несколько подзатыльников с криками «шнель, швайн», вытолкали меня на улицу. Я бросился бежать, но фашисты, догнав меня, развернули в другую сторону и, пиная ногами и тыча в спину стволами автоматов, погнали в глубь Кремля. Бежать я старался как можно скорее, надеясь оторваться от погонщиков, но бравые ребята не отставали ни на шаг, еще успевая на бегу не единожды пнуть меня. Кончилась эта гонка высокой, устланной ковром лестницей, а за ней — длинным многокабинетным коридором. Не добежав до конца коридора, мои сопровождающие (если их можно так назвать) остановили меня, дали слегка отдышаться, и потом один из них скомандовал почему-то по-русски: