— Надо же! Чего ж она так боялась?
— Ты знаешь, ей кажется, что ее все время кто-то преследует.
— Мания преследования! — вскричал князь Сокольский. — Она боится Джека-Потрошителя! И весь город его боится! И моя жена тоже! Прыгунов! Когда поймают Джека-Потрошителя?
Вадим Никитович поморщился:
— Господа, хоть сейчас не надо об этом. Давайте лучше еще выпьем, а? Михаил Андреевич? Ну чего ты все время молчишь? Ну скажи тост.
— Очень частишь, Вадим Никитович, — с тоскою в голосе ответил Прошин.
Михаил Андреевич сидел мрачен и хмур. Водка почти не брала его, беседа друзей не занимала вовсе. С тех пор как безвременно погибла гордость его конезавода, небезызвестная Раиса, а ее приплод был так дерзко похищен, дела у господина Прошина стали идти все хуже и хуже. Резко упали в цене акции его предприятия. Партнеры расторгали контракты, объем заказов снижался с каждым днем. Впереди предстояло самое неприятное — значительно сократить производство и, следовательно, уволить, выбросить на улицу множество людей, сотни тех его земляков, которые очень долго верили ему, боготворили и молились на его необыкновенные способности, на его удачливость и предпринимательский талант. Михаил Андреевич начал заниматься бизнесом очень давно, еще при коммунистах подпольно, к с тех пор, несмотря на все политические передряги, дела его постоянно шли в гору. Были, конечно, и неудачи, но такие колоссальные потери его предприятие терпело впервые. Казалось, все разрушается на глазах. К таким ударам судьбы Михаил Андреевич не привык. За последние две недели он сильно пал духом. Семейная драма — неожиданное бегство любимой жены и связанная со всей этой историей неизвестность — совершенно сразила его.
— Странная квартира, — заметил Григорий Сокольский. — Я уже и забыл о ней. Когда мы ехали сюда, я думал, что Прыгунов меня разыгрывает. Тесно здесь. Хочешь, Алексей, я уступлю тебе часть своего дворца в Хамовниках?
— Спасибо, Григорий, не стоит. Я надеюсь скоро вернуться в Саранск…
— Ну как знаешь. Тогда заезжайте хотя бы в гости. И вообще, господа, я всех приглашаю к себе на бал!
— Ого! Красиво жить не запретишь! В честь чего бал?
— Хочешь, в честь тебя, Прыгунов?
— Хочу! Посмотрим, что ты скажешь, когда протрезвеешь… Дай мне, Гриша, что-нибудь покурить.
— Как в Саранске? — тихо спросил Алексей Борисович, когда Прыгунов и Сокольский отошли к окну и стали шумно и весело обсуждать детали предстоящего бала.
— Плохо, — ответил Михаил Андреевич. — Пужайкин рвет и мечет. Этот подонок Супкин подбивает под него клин. Забивает народу голову какой-то политической ересью. Настроение у всех подавленное. Похоже, что конезавод загнется. Люди боятся увольнения.
— А ты сам как?
— А что я? Живу как-то. Стихи пишу.
— Это радует. Думаю, унывать пока рано. Бог даст, все образуется.
— Черта с два! — выругался Прошин и налил себе рюмку водки.
— Надеюсь, ты уже не сердишься на меня?
— Конечно нет, Алексей. За что на тебя сердиться? Я вот только понять не могу. Как ты мог, когда знал, когда увидел ее там, в вагоне, не отговорить ее, не остановить этот чертов поезд… не позвать меня, охрану, не вытолкать ее на улицу?
— Знаешь, Михаил Андреевич, а ведь у меня была такая мысль. Но потом я решил, что это ничего не изменит. Ведь она сама так решила.
— Сама… Что ж, наверное, и здесь ты прав. Но тогда объясни мне, почему? Почему? Ведь я любил ее. Думаешь, она вышла за меня из-за денег? Думаешь, она не любила меня?
— Любила, конечно. Но она молодая, красивая. Молодость и красота требуют большого внимания. А ты зарылся в своей работе. Она тосковала, а ты не замечал этого. Тут подвернулся этот молодой красавец. Не знаю, может просто он обольстил ее…
— Да, я много работал, — задумчиво произнес Прошин. — Я считал это главным делом своей жизни. Тебе, наверное, кажется, что все шло как по маслу. Сначала этот бум — мода на лошадей. Потом эта чудо-лошадь… Я никогда не считал себя гением, никогда не болел никакими идеями! Да, мне везло, но я работал, работал не покладая рук, и именно поэтому дела мои до последнего времени шли все лучше и лучше!.. Но теперь все летит к черту. Кобыла умерла, жеребенок украден, спрос на лошадей падает… О Господи, что я говорю! При чем здесь это? Ты говоришь, она не любит его? Значит, она любит меня? Ведь любила? Ведь не могла она, не любя, со мной обвенчаться? Священник сказал тогда, что браки совершаются на небесах! Что муж — один и жена — одна! Значит, она моя? Моя жена? Только моя и ничья больше? Значит, она вернется? Скажи, вернется, ведь так?