Дмитрий Васильевич был крайне раздражен еще и тем, что его ближайший друг и помощник Вадим Прыгунов оказался каким-то образом замешан во всей этой истории и к тому же вот уже три дня в такое ответственное время не появлялся на службе, ничего не объясняя и ссылаясь на какую-то вдруг постигшую его нервную болезнь.
— Савелий! — крикнул генерал-губернатор.
Савелий Евстигнеевич показался в дверях.
— Слушаю-с! Прикажете завтрак, ваше превосходительство?
— Да погоди ты с завтраком. Фигорина ко мне, быстро. И Прыгунова. За Прыгуновым можешь автомобиль послать. Живой или мертвый пусть приедет.
— Слушаю-с, — отчеканил Савелий.
Через десять минут он уже докладывал о прибытии обер-полицмейстера.
— Зови! — приказал господин Савельев.
Савелий исчез, и тут же на его месте оказался Акакий Федорович Фигорин.
— Разрешите войти, ваше высокопревосходительство? — спросил начальник полиции.
— Я уже разрешил. Проходи, Акакий, садись.
Акакий Федорович, несмотря на чрезмерную полноту, бодро, по-военному прошагал по ковровой дорожке и остановился напротив стола.
— Да садись ты! — раздраженно повторил генерал-губернатор.
Акакий Федорович сел.
— Давай, докладывай.
— Ваше превосходительство, господин генерал-губернатор, — начал Фигорин. — Разработанные меры по предотвращению возможных беспорядков в городе Москве приняты. Прикажете доложить подробно?
— Ну, доложи.
Меры, принятые Департаментом полиции, не представляли собой ничего особенного и ограничивались лишь усилением постов, патрулей и созданием оцеплений на улицах города. Кроме того, предполагалось участие в похоронной процессии многих работников департамента, переодетых в штатское.
— Думаю, что все пройдет благополучно, — заканчивал Фигорин. — Никому из этих сволочей мы выступить не дадим. Там повсюду будут наши люди. Конечно, от каких-либо стихийных выступлений полностью застраховаться невозможно. В этом случае будем действовать по обстоятельствам.
— Ладно, Акакий, хорошо. Все у тебя?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Что с маньяком?
— Портрет размножен и разослан по всем отделениям и постам.
— Портрет… — Дмитрий Васильевич дернул ящик стола и вынул оттуда отпечаток фоторобота, полученный им два дня назад. — Ты думаешь, этот пацан имеет что-то общее с убийцей?
— Так утверждает писатель Борин. Он видел его своими глазами…
— Да, я знаю. Борин. Я читал его книги. Он самый ненормальный из всех наших писателей. У меня большие сомнения на этот счет. К тому же лицо на портрете кажется мне знакомым. Ладно, черт с ним! Будем надеяться на лучшее. Что еще?
— Обстоятельства гибели Дарьи Лесковой расследуются тщательнейшим образом. Я считаю своим долгом доложить, что отношение к этому делу советника канцелярии вашего превосходительства может послужить поводом для всевозможных сплетен, что в настоящий момент крайне нежелательно. Господин Прыгунов ведет себя неосторожно.
— Мерзавец! — в адрес Прыгунова выругался Дмитрий Васильевич. — Я разберусь с ним. Сегодня же. Все у тебя, Акакий Федорович?
— Так точно, ваше превосходительство. Разрешите идти?
— Иди. И держи меня в курсе всех событий. Весь день. Докладывай каждые полчаса. Если понадобится, то чаще. Иди.
Акакий Федорович поднялся и бодрой походкой направился в дверям.
— Слушай, Акакий, — вдруг окликнул его генерал-губернатор. — А не послать ли нам все это к чертовой матери?
— Не понимаю вас? — остановившись в дверях и обернувшись, растерянно ответил начальник полиции.
— Не понимаешь? Ну ладно. Там видно будет. Иди.
Прошел час после ухода полицмейстера. За это время Дмитрий Васильевич пытался снова читать газеты, биржевой бюллетень, еще какие-то бумаги, лежавшие у него на столе, однако сосредоточиться ни на чем не мог. Раздражение его было настолько велико, что ничего не лезло в голову, все мешалось и путалось перед глазами. Он решился позавтракать, но аппетит также не пришел к нему, и человек унес кушанья почти нетронутыми. Наконец Савелий Евстигнеевич доложил: