В тот момент, когда смолк оркестр, Алексей Борисович, как и все вокруг, увлеченный представившейся на площади неожиданной картиной, вдруг почувствовал позади себя близкое теплое дыхание, и какой-то сальный мужской голос сказал ему в самое ухо:
— А вы, господин писатель, не желаете выступить?
— Нет, — машинально ответил Алексей Борисович и обернулся.
Прямо за ним стоял высокого роста человек с густыми черными усами, в затемненных очках на длинном и тонком носу. Человек этот был писателю не знаком.
— А почему вы мне это предлагаете?
Усатый человек ничего не ответил, лишь пожал плечами и очень неестественно улыбнулся. Алексей Борисович снова глянул на трибуну. Там уже все утихло. Маленький крикун куда-то исчез. Священник громко и монотонно читал свою проповедь. После речи последнего послышалось ласкающее ухо церковное пение. Вскоре гроб снова был установлен на катафалк, и похоронная процессия двинулась вверх по Тверской.
У ворот Ваганьковского кладбища многолюдное шествие остановилось. Ограда кладбища была оцеплена полицейскими, и за гробом разрешили следовать лишь родным и близким покойной, коих, к величайшему удивлению писателя, оказалось немало. В памяти его пронесся тот короткий разговор с Дашей, когда она с мокрыми от слез глазами жаловалась на страх, тоску и одиночество, и он сам едва не заплакал от сильного чувства горечи, неожиданно переполнившего его душу. В это время к оцеплению подъехал роскошный черный автомобиль, из которого вышли четверо очень представительных, одетых в черное мужчин, среди которых Алексей Борисович узнал своего давнего друга, князя Григория Сокольского.
Полиция пропустила этих одетых в дорогие костюмы людей. Затем вход на кладбище снова перекрыли и собравшихся попросили разойтись.
Но люди вовсе не собирались расходиться. Было видно, что все они ждут продолжения странного спектакля, в который обратились похороны погибшей девушки. И вот представление началось.
В самом центре рассредоточенной толпы возвысился человек, тот самый, которого на Манежной площади не подпускали к трибуне. Он стоял на чьих-то могучих плечах, и несколько пар рук крепко держали его за ноги. Он что-то закричал, но вдруг поднявшийся рокот людских голосов заглушил его крики. В тот момент рядом с человеком над головами людей поднялась огромная туша — уже известная госпожа Борзыкина. Вид ее над толпой — здоровой, обрюзгшей, жирной бабы в толстых роговых очках — был настолько комичен, что некоторые люди, забыв о том, что находятся на похоронах, откровенно рассмеялись, а многие даже зааплодировали. Но вот госпожа Борзыкина подняла свою могучую руку, и шум голосов очень быстро затих.
— Обращаюсь к вам, братья и сестры мои! — раскатисто начала госпожа Борзыкина. — Доколе будем мы терпеть это бедствие? До каких пор кошмарный убийца будет убивать наших сестер и дочерей? Сколько еще будем мы терпеть безразличие властей наших? Доколе будут пренебрегать они своим народом? Нет! Хватит оставаться безропотными! Сегодня, в день всенародного горя, мы должны доказать им, что мы — люди, а не блеющее стадо баранов! Сегодня! Сейчас! Сейчас или никогда мы потребуем от них того, чего давно вправе требовать! Все к Кремлю, господа! Братья и сестры мои, все к Кремлю!
— Правильно! — закричали из толпы. — Хватит! Надоело! К Кремлю! К Кремлю!
Не дослушав речи госпожи Борзыкиной, которая казалась особенно отвратительной и гнусной в это время и в этом месте, Алексей Борисович стал выбираться из толпы. Когда до свободного от людей пространства оставалось всего несколько шагов, он увидел другой роскошный автомобиль, похожий на тот, в котором приехал князь Сокольский.
Автомобиль стоял возле парапета и сверкал на солнце. Писатель заметил герб на передней дверце и вспомнил, что видел этот герб на дверце черной кареты, уже дважды встретившейся ему в Москве. Он вспомнил неопределенно-знакомые черты лица женщины, сидевшей тогда в карете, и вдруг увидел ее. Эльвира Владимировна Урманчеева стояла возле своего автомобиля. Она была в черном траурном платье, которое уже больше года не снимала после смерти своего мужа. Черная лента украшала ее прекрасные светлые волосы. Он узнал ее. Они смотрели друг на друга, и она издали показалась ему совсем не изменившейся, такой же красивой, изящной и стройной, как и двадцать лет назад. Выражение слабой, печальной и нежной улыбки застыло на ее лице. Он вдруг ощутил сильное, невероятно сильное волнение. Все звуки толпы, истерические крики бездарной ораторши смолкли для него. Остался лишь громкий стук его сердца. Казалось, все исчезло, растворилось, потонуло в призрачном голубом тумане, все — окружавшие их люди, бедная, несчастная Даша, только что начатая рукопись и вскоре выходящая в свет книга — все это исчезло и позабылось за один миг. Ничего не осталось для него вокруг, но были лишь двое — он и она. Был еще этот шикарный сверкающий на солнце автомобиль с гербом на дверце. Мир изменился в мгновение. Время остановилось и пошло, полетело вспять, туда, назад, назад на двадцать лет…