— Так.
— А у отца велика казна?
— Да тебе на что?
— А ты слушай: хоть и знаешь пятую заповедь, но и одиннадцатую не забывай. Так, сколько у папеньки?
— На руках ничего.
— Стало быть, у тебя? Сколько?
— Пол сотни есть.
— Слушай: завтра я заявлю, что мосты сделаю за сто тысяч и закладу даю сто, выходит, казне даю двадцать пять барышу.
— Что ж? Хочешь отбить подряд? Нет, брат, Гребневы этого не допустят.
— Ха-ха-ха! Струсил? Э-эхма! А еще уговор держим! Ведь это будет подвод один. Правление не захочет Гребнева обидеть; ну и призовут тебя и скажут: «Так и так: за подряд дешевле берут». А ты скажи: как угодно, мол, будет вам, а только за подряд я не возьму копейкой дешевле, потому знаем, сколько он стоит; а что касается залога, извольте получить, вот и оставят за тобой, а ты сейчас же заключай контракт на свое имя; понял?
— Понять-то понял, да заклад отдашь, а там с двадцатью пятью-то дела не сделаешь.
— А разве Старов не даст? Возьми на отца; вот и ладно. Только, брат, знаешь, я тебя научил оборудовать дельце, а ты уж и мне помоги: ты меня порекомендуй превосходительному, я возьму постановку шпал на новую дорогу, работа вместе и барыш пополам, согласен?
— Идет.
— Давай руку. Так-то лучше, чем из папенькиных ручек смотреть.
Много колебался Гребнев-сын, совесть останавливала его идти против отца.
«Бог не благословит моих дел, — думал он, — если я сделаю, как советует мне товарищ».
— Дай подумать, — сказал он Белову.
Но грех силен. Жизнь самостоятельная, без зависимости от отца, соблазнила его: «Да что же, разве я первый и последний так поступаю? Вот Белов отделился же от отца и живет недурно да надеется еще на лучшее».
— Ну, что же, надумал? — спросил на другой день Гребнева Белов.
— Нет, боязно и грешно, — сказал Гребнев.
— Что же, в самом деле, один, что ли, ты так сделаешь? Делают и другие. Да смотри-ка, еще как живут, благоденствуют.
Поколебался Гребнев, но согласился и сделал по совету Белова.
Сказано — сделано: Гребнев-сын обокрал отца.
— Что же это? Кровь на кровь восстала, — говорил старик Гребнев своей плачущей жене. — Для него я не пожалел бы половину капитала, а то убежал, обокрал, под отцовское имя людей обманул. Стыд-то какой! Старика-отца и мать не пожалел, хотя бы братьев да сестер пожалел. Неужели греха не боятся нынешние дети? Отбил подряд, сманил хороших мастеров, артель расстроил, за что? Эх, Сеня, Сеня. Бога ты не боишься.
— Бог с ним, Павлыч: не кляни только его, а у нас пока есть, слава Богу, как-нибудь и сами проживем, и детишек вырастим; только не кляни Семена.
— Не кляни. Да я, что же, кровопивец, что ли какой? Он сын мне, кровь от крови моей, у меня язык не повернется клясть его. Бог с ним. Только вот что не хорошо: восстала кровь на кровь, — добру не бывать. Но я выпью эту чашу, если это угодно Господу.
Старику Гребневу пришлось еще раз вынести тяжелое огорчение. Сын отбил у него во второй раз большие подряды; набил цену на одно дело, старик погорячился, зарвался и взял дело не по силам и не по расчету. Это дело совсем разорило старика.
Гребнев снес бы разорение, но он не мог стерпеть того, что работу казенную он не исполнил, это касалось его чести. Друзья, как могли, выручили Гребнева, но, чтобы закончить дело, надо было еще тысяч пятнадцать, а у Гребнева уж и дом был заложен.
«Что делать? Позор! Честь моя, имя мое — все пропадает! Сеня! Сын! — Старик совсем потерял рассудок. — Вот что: поеду-ка я к нему, сыну моему, Семену Захарычу Гребневу, и буду просить у него».
Отец поехал к сыну, с которым расстался пять лет назад и который из-за денег не побоялся разорить родного отца.
— Сегодня заняты Семен Захарович, пожалуйте завтра, — сказал слуга сына отцу.
— Скажи твоему барину, что я не уйду.
— Что же, Сеня, аль отцу твоему места нет в твоем доме? — сказал отец, входя в роскошный кабинет сына.
— Вы по какому делу, Захар Павлович?
— Вот как. Из отца да в Захара Павловича произведен. Ничего, чином выше стал. Ну, хорошо и так, Семен Захарович. Так я вот по какому делу: ты меня разорил, ты и выручай.
— Чем могу служить вам?
— А услужи ты мне, старику, вот чем: дай за прежнюю хлеб-соль тысчонок пятнадцать.
— А чем вы меня обеспечите?
— Чем обеспечу? Да возьми меня, старика, в работники, мать-старуху — в кухарки, братишек да сестренок — куда изволишь определить. Хорошо обеспечение? А? Ха-ха-ха! Довольны вашей милостью, — ответил отец, и, шатаясь, едва вышел из дома сына.
— Вас, Захар Павлович, спрашивают, — сказал Г ребневу-старшему приказчик.
— Никого не надо.
— Уж очень просит. Говорит: Захар Павлович меня знает.
— Да кто такой?