Из этой темной комнаты настежь раскрытая дверь вела в другую, более светлую. Небольшое окно в ней слабо освещало картину обедающих богомольцев. Все столы были заняты. У всех лица довольные. Едят, по-видимому, с аппетитом. В общем порядочно шумно от стука посуды и разговоров, так что монотонное тихое чтение Пролога было мало понятно. Проходя назад в темную комнату, Павлов заметил на полу кучу людей, ожидающих очереди пообедать, но сам здесь не остался и вышел на свежий воздух.
Проходит мимо него пожилой крестьянин в тулупе и валенках.
— Экая красота! — обращается он к Павлову, указывая на трапезную. — Экая благодать Божья! Спасибо, Сергий угодничек: накормил, напоил меня, старого.
— Вы обедали с богомольцами? — живо спросил Павлов.
— Да, сподобил Господь и меня пообедать в монастырской трапезной. Очень уж хорошо! Мы едим, а монашек читает нам жития угодничков Божиих.
— Но ведь там темно и тесно?
— Тесно, так подожди другой очереди. Нет, хорошо! Главное в тепле. И обед чудесный. Уж я так сыт, так сыт! Темновато, вы говорите? Но ведь это только зимой, а летом тут обедают прямо на дворе. Очень хорошо! И читают! А то рассказывают и проповеди говорят при этом. Все это он, угодничек Божий, старается для нас, грешных. Спаси вас, Господи!
Поклонившись, крестьянин бодрой походкой направился к выходу. За ним печально побрел и Павлов. Несколько разочарованный, он пообедал в гостинице в грустном одиночестве. Не по душе пришлась ему эта шумная, многолюдная жизнь обители. Не то он думал найти там, где смиренный Сергий оставил такие высокие примеры кротости и любви к ближнему. Уединения искал он.
Ему хотелось взглянуть на ту природу, на уединенные леса, на ту простую деревянную келью, где преподобный в священной тишине созерцал Божью Матерь и святых ангелов. А теперь тут все, как в городе: бойкая торговля, движение народа, каменные сооружения.
Нет, надо уехать отсюда в какой-нибудь тихий скит, решил про себя Павлов, и вечером он нанял извозчика в Гефсиманию.
По дороге в лесу Павлов немного отдохнул от расстроенных мыслей. Под мягким пушистым снегом лес молчал и навевал на душу величественную тишину.
— Как тут хорошо у вас! — заметил он извозчику.
— Бот вы, барин, летом приезжайте к нам. Тогда поглядите, что за благодатные места здесь! А дух какой весной! Пташек сколько!..
— Да, тут скоро можно поправиться здоровьем.
— Здоровые места! Вот уж сколько лет я живу в Кокуеве, а не помню, чтобы было здесь какое-нибудь поветрие. Божие благословение по молитвам преподобного!
Извозчик остановился у гостиницы, вне ограды Гефсиманского скита. Тут стояли порожние сани и толпился проходящий народ. Отслужив молебен перед Черниговской иконой Божьей Матери, Павлов отправился в скит.
Входя в ворота каменной ограды, он попросил привратника указать ему церковь Успения Божьей Матери. Этот старинный деревянный храм, времен преподобного Дионисия и Авраамия Палицына, был перенесен сюда из села Подсосенья митрополитом Филаретом. В нем было все, что напоминало древнюю убогую церковь преподобного Сергия. Утварь церковная вся деревянная, облачения бумажные, плащаница и антиминсы холщовые. Все иконы древнего письма. В обширных сенях храма Павлов осмотрел множество поучительных картин из монастырской жизни. Каким миром повеяло на него от этой простоты и древности! Он пожалел, что сегодня нет службы в этом храме. Ему указали другую церковь преподобных Сергия и Никона в верхнем этаже другого здания, где шло великое повечерие.
Проходя по саду, Павлов встретил почтенного монаха.
— Скажите, — обращается он к иноку, — отчего здесь никого не видно в вашем саду? Отчего у вас такая тишина?
— Сейчас все в церкви. Вон в том каменном корпусе, — указал инок на длинное здание напротив деревянной церкви. — Да и то надо сказать: сюда не пускают женщин. Оттого и тихо. Пусти только их, то и тут будет такая же сутолока, что и в Лавре.
Павлов поднялся в церковь, прошел мимо ряда молчаливых иноков и остановился позади всех, куда собрались богомольцы. Все мужчины. Среди представителей городского населения немало было и странников, с котомками и посохами. Все предстоящие в церкви скованы были каким-то особенным благоговением. Никто не переходил с места на место. Некоторые буквально застыли в своей позе. Стало смеркаться. Послушник бесшумно обошел подсвечники и потушил все свечи, кроме главных у иконостаса. Служба подходила к концу. Чтец сильным грудным голосом читал посреди церкви последние молитвы на сон грядущим. Невозмутимая тишина среди множества богомольцев, таинственный мрак с пятью-шестью мигавшими огоньками в глубокой дали, громкое прочувственное чтение чтеца — все это сильно настраивало душу Павлова. Кончилась служба, но никто не двинулся с места. Погасли последние огоньки около иконостаса. Во мраке слабо светится, как единственная звездочка в темную ночь, маленькая свечечка в руках чтеца. Полное безмолвие.