Он угостил нас сухарями в деревянной чашечке с холодной водой, и это простое угощение показалось мне тогда очень вкусным. Потом он спросил, кто мы и откуда, и, узнав, что я сын священника, особенно ласково посмотрел на меня.
Егорыч спросил пустынника, кто он, — и тот, назвав себя отцом Макарием, сказал, что живет здесь ради спасения своей души и по благословению старца Самуила из Голутвина монастыря.
Он проводил нас и на прощание просил никому не рассказывать о его пустынном убежище. Я исполнил до поры свое обещание и никому, даже матушке, не рассказал о пустыннике.
Тем же летом спросил я как-то у Егорыча, был ли он у отца Макария. Он сказал, что был, но землянка пуста и дверь снята с петель.
— Вероятно, вернулся в свой монастырь, — сказал Егорыч.
Осенью я уехал в училище и позабыл об отце Макарии.
Следующим летом, вернувшись домой, я вспомнил о пустыннике. Егорыч рассказал мне, что он часто видится с отцом Макарием, который строит себе деревянную келью, и даже помогает ему, а место, где он строится, такое глухое, что днем там так же темно, как вечером. А место это близко от нас, всего в трех верстах, чтобы быть поближе к церкви, и что он хочет познакомиться с батюшкой.
Я рассказал все отцу. Егорыча послали за отцом Макарием. Я хорошо помню, с каким воодушевлением говорил он о преподобных отцах Фиваидских и Палестинских и прочих пустынножителях. Он говорил батюшке, что иногда ему становится жутко в одиночестве, но что молитва его подкрепляет, а кроме молитвы — благовест церковный.
Но враг нашего спасения, завидуя подвигам пустынника, стал наводить на него ужас. Отец Макарий пал духом и решил уйти в отдаленный скит. Он пришел прощаться к нам с котомкой за плечами, заперся с батюшкой в комнате, и я не знаю, о чем они беседовали.
Когда он вышел, лицо его светилось радостью.
— Я остаюсь, — сказал он мне, — и приходи ко мне в келью с батюшкой или с Егорычем.
Я часто виделся с ним тем летом и близко узнал его строго-подвижническую жизнь.
Теперь, когда я ближе познал мир, а прожита уже большая часть жизни, скажу, что с тех пор мне не приходилось видеть человека более строгой жизни.
Молитвословия 1,3,6,9-го часа он совершал своевременно, полночь всегда заставала его в молитве, и он пел: «Се Жених грядет в полунощи…» Молоко, которое приносил ему Егорыч, он вкушал по большим праздникам, питаясь в остальные дни хлебом.
После того лета я поступил в семинарию, которая находилась далеко от родного села, и редко с тех пор виделся с отцом Макарием. Но одно из этих свиданий особенно мне запомнилось.
Приехал я как-то на Страстной неделе домой и встретил Егорыча у нашего дома.
— А я иду за отцом Макарием! — сказал он мне. — Он завтра хочет слышать в нашей церкви Евангелие о страстях Господних — просил зайти за ним; а то с непривычки трудно по такой распутице идти одному теперь по лесу.
Я упросил Егорыча взять меня с собой, и мы пошли с ним после вечерни, делая на деревьях заметки.
Поздно вечером добрались мы до кельи отца Макария, который, как всегда, очень приветливо встретил нас. Потом он пошел молиться, и я молился с ним часа два, но устал и пошел к Егорычу. Он сидел у открытого окна в глубокой задумчивости.
— А отец Макарий все молится, — сказал я ему.
— Все здесь хвалит Бога, — отвечал он мне. — Слышишь?
Я стал прислушиваться. И слушал я то, что никогда в жизни больше не слышал или не мог услышать. А тогда я почувствовал эту весеннюю ночь, понял, что вся природа — и деревья, и птицы, и свежий весенний ветерок — все слилось в один гимн Богу — Творцу вселенной.
Вдруг, у самой кельи послышался волчий вой. Я побежал к отцу Макарию, забыв, что он молится.
— Чего ты боишься? — спокойно спросил он. — Ведь они благодетели наши. Они должны напоминать нам о других хищных зверях, которые внутри нас и гораздо опаснее внешних зверей.
Когда мы вышли из кельи, направляясь к заутрене, ни один волк не попался нам навстречу. На востоке алела заря, и весь лес, казалось, продолжал славить Творца. Отец Макарий, обливаясь слезами, простоял все двенадцать Евангелий на коленях.
Прошло немало лет. Сам я давно дьяконствую, но далеко от родины, но моему младшему брату повезло. Он получил батюшкин приход и переехал в этот уютный домик, где когда-то текло наше детство.
Среди забот я нашел время съездить на родину, поклониться могиле нашего отца, посмотреть на жизнь брата.
От него я услышал об отце Макарии. Что он чуть живой лежит в больнице. Я тотчас поехал к нему и едва узнал: он лежал весь израненный, избитый, похудевший. Он же, узнав меня, обрадовался так, что тронул меня до слез.
— Батюшка! Что это с вами? — спросил я.