– Это Мацумото? – тихо спросил сидевший рядом с русскоязычным таксистом матрос с «Ивана Сусанина».
– Да, – ответил таксист, – он каждый вторник и пятницу приезжает в сад камней, чтобы побыть одному и подумать. Или сюда, или к храму Роянчи, но чаще сюда, у храма обычно много туристов, это отвлекает.
Старик-японец вошел в парк, далеко позади него шли два крепких телохранителя в европейских костюмах, со спины неотличимых от парней, которые охраняют российских банкиров или авторитетов.
– Пропустим их и по одному будем заходить, – старший взял у таксиста план сада камней. – Ты встанешь здесь, вы двое – здесь и здесь, а я буду страховать у выхода.
Выйдя из машины, таксист открыл багажник и вытащил две спортивные сумки, побольше и поменьше. Маленькую сумку взял старший, большую – один из тех двоих, что шли к западной границе сада.
Та часть парка, где оказались моряки с сухогруза «Иван Сусанин», совсем не напоминала парк в обычном, русском понимании этого слова. Деревья были низкорослыми, с причудливо искривленными стволами, некоторые, несмотря на лето, стояли без листьев и потому напоминали сухостой, встречающийся и в русских парках, но по причине неухоженности, а не эстетической радости, какую, видимо, испытывали японцы, взирая на корявое безлистное древесное существо.
Зато сад камней вполне оправдывал свое название. Это были действительно камни, расставленные на расчерченном граблями песке в видимом беспорядке. Немного в стороне от этого каменного моря стояла одинокая простая скамеечка из доски, положенной на два камня. На скамейке сидели двое – господин Мацумото и немолодой, по западному одетый японец. Они тихо разговаривали, склонив друг к другу седые головы.
Один из моряков опустился на корточки, раскрыл сумку, вынул оттуда короткую трубу базуки, привел ее в боевое состояние и передал своему напаранику. Тот привычно вскинул базуку на плечо и направил жерло в сторону скамейки. Сидящие на ней старики одновременно подняли головы и увидели ослепительно-огненный факел, летящий в их сторону...
Моряк вынул из-за пазухи конверт, положил его в сумку и аккуратно закрыл молнию. Он повесил сумку на сухую ветвь ближайшего деревца, и они не спеша пошли в сторону ворот, откуда, быстро перебирая крепкими кривыми ногами, бежали два телохранителя господина Мацумото.
Глава четвертаяМертвец за штурвалом
Утро началось привычным образом – зашел Паша, пожелал доброго утра и сказал, чтобы я звонил в случае чего. После этого он отбыл в неизвестном направлении, добавив уже в дверях, без улыбки:
– До встречи у телевизора.
Я послал его к черту с такими шуточками и отправился в ванную.
Аэропортовский зал прибытия был полон встречающих, кое-где стояли люди с написанными на картонках фамилиями тех, кого они хотели бы увидеть в Гамбурге. Я картонки писать не стал, потому что, к своему стыду, фамилии Светланы до сих пор не знал, и еще потому, что хотел встретить ее сам, не с помощью приметного плакатика, а, говоря советским слогом, по зову сердца.
Я встал так, чтобы видеть людей, выходивших оттуда, где горело табло с номером рейса и написанным немецкими буквами словом «Petersburg». Встал и прикрыл глаза, пытаясь настроиться на волну, которую, по моему пониманию, должна была излучать Света.
Когда-то, в другой жизни, и даже не в другой, а в третьей или четвертой, я проходил краткосрочное обучение в Рязанском училище ВДВ. Рукопашному бою нас учил странный, не бойцовского вида человек, кандидат восточных философских наук, который со мной занимался не столько приемами владения своим телом для убийства других людей, сколько учил восточному уму-разуму.
То ли он заметил во мне что-то родственное его душе, то ли был настолько одинок в своей черноземной Рязани, что охотно отдавал свои мысли любому желающему, но мы допоздна просиживали в застеленном настоящими татами спортзале с чучелами-макивари по углам. В сумерках они становились похожими на затаившихся японских воинов, пробравшихся в зал, чтобы подслушать, что говорят русские о тайнах восточных боевых искусств.
Этот удивительный человек, которого все называли просто Мастером, всегда одетый в потрепанный, черный, похожий на пижаму, костюм рассказывал мне о японских воинах-невидимках ниндзя. Он говорил, что они на самом деле были совсем не такими, как в американских или гонконгских фильмах.
Главное искусство ниндзя состоит не в том, чтобы, ловко махая руками и ногами, замочить как можно больше врагов, а в том, чтобы пройти мимо этих врагов совершенно незаметно. Если воину приходилось вступать в бой, то это означало, что он еще плохо освоил главное искусство ниндзя – быть невидимкой.
И в этом искусстве важно не только умение смешаться с толпой, или, прижавшись, раствориться в стене, но, самое главное, способность видеть и чувствовать намного больше, чем обычные люди. Необходимо развить в себе не только внешние чувства, но и те, что скрыты внутри, внутренние глаза и уши, внутренний вкус и осязание, чтобы видеть в полной темноте и слышать в полной тишине.
А если уж довелось вступить в бой, то использовать как оружие любой находящийся под рукой предмет – горсть песка, стакан, авторучку. И если спустя много лет я позабыл мудреные японские слова-термины, обозначающие все эти «внутренние» чувства, ощущения и центры внутри человека, которые за них отвечают, то само это умение осталось жить в моем теле, без моего ведома и, может быть, даже вопреки моей воле. И происходило это, наверное, потому, что было заложено в человеке матушкой-природой. Звери-животные, которые живут вокруг нас, или рядом с нами, всем этим обладают и пользуются, а если нам об этом не говорят, то, наверное, просто не считают нужным, относя нас к низшей по сравнению с собой расой.
Так стоял я с закрытыми глазами в гамбургском аэропорту Фульсбюттель и представлял себе Светлану, ее глаза, губы, запах, вкус того нежного места, где сходятся рука и плечо, родинку на левой груди, маленькую, как чернильное пятнышко, поставленное небрежной школьницей, и всякие другие вещи, какие могут прийти в голову мужчины, ждущего любимую и желанную женщину...
Поэтому я сразу почувствовал, что она выходит из стеклянных дверей, и с каждым шагом ощущение ЕЕ становилось все сильнее и сильнее, пока не стало совсем невыносимо стоять вот так, с закрытыми глазами. Я открыл глаза и увидел ее и не только ее, но и себя, как я сам точно так же отражаюсь в ней, как она во мне, и достигла она этого без всяких восточных технологий, а только силой своей женской любви.
И тогда я понял, что такая любовь и есть самая сильная и всепокоряющая вещь на свете и пока мы вот так любим друг друга, никто не сможет меня одолеть, потому что я не один, а нас трое – я, Света и ЛЮБОВЬ...
Капитан Романофф посмотрел на наручные часы, сверил их с судовым хронометром и записал в судовой журнал:
«17.06.03. 8-03. „Каналья“ выходит из залива Апалачи курсом зюйд-вест-вест. На борту 28 человек экипажа, 16 пассажиров и 6 девушек. Больных – нет».
Проблема шести девушек, постоянно пребывавших на борту яхты, уже давно его беспокоила. Формально они не были членами экипажа, и записывать их в судовую роль было нельзя, но они не были и пассажирками, потому что постоянно находились на борту и занимались обслуживанием пассажиров.
Попытка поговорить на эту тему с хозяином, сеньором Родригесом, ни к чему не привела, похоже, тот просто не понял, о чем идет речь.
– Ты хочешь трахнуть одну из девчонок? – удивленно спросил он. – Так трахни, и дело с концом. О таких вещах можешь меня не спрашивать, это предметы общего пользования.
Он рассмеялся:
– Да, да, именно – общего пользования!
– Нет, сеньор Родригес, я не это имел в виду...
– Так в чем же дело? Не дают? Хорошо, я скажу, что ты пользуешься бессрочным кредитом. Да, да, бессрочным кредитом!
И он опять разразился хохотом.
Нет, нынешний владелец яхты был хороший, много лучше, чем тот, прежний, страдавший морской болезнью, который купил яхту для престижа. За пять лет, что у него была яхта, они выходили в море дважды – в день покупки, чтобы посмотреть, на что она способна, и в день продажи, с той же самой целью.