Я оцепенел и чувствовал себя униженно, приводя свои вещи в порядок, запихивая одежду в спортивную сумку, которую взял с собой на лыжную прогулку. Одеваюсь, быстро натягиваю джинсы и толстовку, которые были на мне днем, а затем меня ведут в вагон-ресторан, где сестра Энн-Мари, моя любимая из всех сестер, пьет горячий шоколад и читает газету. Она выглядит ошеломленной, когда поднимает взгляд и видит, что меня и Хизер ведут по проходу в ее направлении.
— О боже. Что такое? Неприятности? — Она откладывает газету с торжественностью, которая концентрирует чувство вины, формирующееся в моей груди.
— Хуже. Блуд. — Сестра Бет произносит это слово с той же серьезностью, с какой можно было бы сказать «массовый геноцид». — Я поймала их в его купе. Ее грудь была обнажена, а его... его... его…
— Не стоит, Бет. Я достаточно хорошо понимаю, спасибо.
Сестра Бет полна решимости нарисовать скандальную картину в полном объеме для другой женщины.
— Семя, — шипит она. — Это было повсюду. Практически бежало по стенам.
Это было не так. Я даже близко не был к тому, чтобы кончить.
— Бет, — вздыхает сестра Энн-Мари, протирая глаза. — Я знаю, что ты вступила в орден, когда был очень молода, но я уверена, что ты кое-что знаешь об основах человеческой анатомии. Он мальчик, а не сломанный садовый шланг. Есть пределы тому, что он может произвести…
— Господи, помилуй, — бормочет сестра Бет, быстро крестясь. Она побледнела, стала цвета пепла. — Думаю, этого достаточно, сестра.
— Да, не могу не согласиться. Я позвоню их родителям. А пока тебе следует закончить обход. Есть еще много других студентов, за которыми нужно присматривать. Одному богу известно, что они затевают.
— Думаешь, что их может быть больше? — Сама мысль об этом, похоже, отталкивает сестру Бет на молекулярном уровне. Она отшатывается на три шага назад, прижимая руку к груди. — Их всех следует держать в изоляции, пока их гормоны не успокоятся. Я не знаю, почему Господь направил меня учить, клянусь, действительно не знаю.
Когда мы возвращаемся в Лондон, погода стоит унылая. Неожиданный сюрприз, бл*дь. Капли дождя стучат по крыше вокзала Сент-Панкреас, барабанный бой такой громкий, когда я выхожу из поезда, что он звучит как раскат грома. Хизер уводит хрупкая блондинка, чьи покрасневшие глаза и фиолетовые ноздри наводят на мысль, что она плакала незадолго до того, как наш поезд подошел к станции. От ее ненавистного взгляда у меня волосы на затылке встают дыбом.
На станции меня никто не встречает. Этого, конечно, следовало ожидать. Мой отец слишком занят, чтобы приехать и забрать своего ненормального, своенравного сына. Я столько раз ездил в академию и обратно в одиночку, что знаю карту лондонского метро как свои пять пальцев. От вокзала «Кингс-Кросс» до Гилфорда. Легко.
Остальная часть моего класса прибыла в Церматт около четырех часов назад. Они уже заселились в свои номера и распаковали чемоданы. Прямо сейчас они соберутся, чтобы пойти и получить свое лыжное снаряжение, чтобы начать свои занятия завтра рано утром.
А меня с позором отправили домой. Не только из лыжной поездки, но и из школы, которую я называю домом с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Мой отец сдерет с меня кожу живьем.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я был дома. Пасха? По-моему, это была Пасха, а сейчас ноябрь. Когда я выхожу из поезда в Гилфорде, Кэлвин ждет меня на платформе с одной из моих старых твидовых охотничьих курток в руке. Он натянуто улыбается, когда видит меня, и протягивает куртку. Хотя я уже надел пальто, а то, которое он принес с собой, не подходит мне с тех пор, как мне исполнилось десять. Он неловко пожимает плечами, обдумывая все это, позволяя своей руке опуститься.
— Мог бы выбрать лучшее время для исключения, приятель, — говорит он, обнимая меня и притягивая в боковое объятие. — Твой отец через три дня уезжает в Штаты. Если бы подождал пару дней, то мог бы вообще его не застать.
— Значит, он бесится?
Кэлвин тихо смеется.
— Полагаю, да, по-своему.
Ему не нужно ничего объяснять. Мой отец — холодный человек, настолько твердо контролирующий свои эмоции, что большинству людей трудно понять, что происходит у него в голове. Но я сын этого человека и специалист по чтению его настроений. Я могу сказать по частичному прищуриванию глаз и малейшему подергиванию уголка его губ, если жгучая ярость пожирает его заживо. Обычно так и бывает. Видите ли, герцог Ловетт третий — человек, охваченный холодным, артистическим гневом, который заморозил продуваемую ветрами, бесплодную пустошь его сердца задолго до моего рождения.
На стоянке Кэлвин бросает мою спортивную сумку на заднее сиденье черного джипа с гербом семьи Ловетт.
— В доме его новый деловой партнер. Какой-то американский военный. Вероятно, тебе следует вести себя как можно лучше, пока он рядом.
Деловые партнеры моего отца обычно такие же чопорные и социально отсталые, как и сам старик. Мне приходится прыгать через обручи и выступать, как танцующая обезьяна, всякий раз, когда у моего отца в доме есть его коллеги.
Сыграй для нас, Дэшил.
Прочти для нас Йейтса12.
Объясни разницу между олигархией и демократией.
Да ладно, зачем я трачу все эти деньги на частную школу, если ты не можешь поразить нас всеми знаниями, которые они запихивают в эту хорошенькую головку? Произведи на нас впечатление, мальчик.
Моя мать обычно сидит в своем кресле у окна, кротко улыбаясь, не произнося ни слова — выцветший, размытый призрак женщины, которая выглядит так, словно в любой момент может поддаться какой-то изнурительной болезни. Она не больна. После семнадцати лет брака с моим отцом она так сильно и по-настоящему подавлена, что от нее ничего не осталось.
Сельская местность проносится мимо пассажирского окна джипа в зеленых, коричневых и синих цветах. Я пытаюсь заставить машину притормозить, чтобы отсрочить наше неизбежное прибытие в Ловетт-Хаус, но внедорожник, кажется, движется только быстрее. Не успеваю я опомниться, как мы подъезжаем к чудовищному, внушительному особняку с башенками, гравий хрустит под шинами машины, когда Кэлвин останавливается у подножия каменных ступеней, ведущих к входной двери. Он не пойдет со мной этим путем. Мне придется подниматься по ступенькам одному. Может, сейчас и двадцать первый век, но мой отец — приверженец приличий и традиций. Кэлвин работает в «Ловетт Истейт», поэтому он должен войти в дом через служебный вход с задней стороны. Входная дверь зарезервирована только для семьи и приглашенных гостей.
— Не волнуйся, приятель. У меня есть пара поручений, которые должен выполнить для повара, но я вернусь до обеда и возьму тебя на съемку или что-нибудь в этом роде. Вытащу тебя из дома.
Кэлвин всегда был добр ко мне. Он видит, как я несчастен, когда возвращаюсь из школы, и делает все возможное, чтобы поднять мне настроение. Однако к тому времени, когда он вернется из города, о съемках не будет и речи. Тяжелые облака цвета прессованной стали собираются на горизонте на западе, обещая дождь, а у герцога Ловетта есть пунктик насчет гроз. В плохую погоду никого не пускают на улицу. Даже персонал. Его странное правление усложняет жизнь всем, учитывая, как часто бывает ненастная погода.