— Мог бы выбрать лучшее время для исключения, приятель, — говорит он, обнимая меня и притягивая в боковое объятие. — Твой отец через три дня уезжает в Штаты. Если бы подождал пару дней, то мог бы вообще его не застать.
— Значит, он бесится?
Кэлвин тихо смеется.
— Полагаю, да, по-своему.
Ему не нужно ничего объяснять. Мой отец — холодный человек, настолько твердо контролирующий свои эмоции, что большинству людей трудно понять, что происходит у него в голове. Но я сын этого человека и специалист по чтению его настроений. Я могу сказать по частичному прищуриванию глаз и малейшему подергиванию уголка его губ, если жгучая ярость пожирает его заживо. Обычно так и бывает. Видите ли, герцог Ловетт третий — человек, охваченный холодным, артистическим гневом, который заморозил продуваемую ветрами, бесплодную пустошь его сердца задолго до моего рождения.
На стоянке Кэлвин бросает мою спортивную сумку на заднее сиденье черного джипа с гербом семьи Ловетт.
— В доме его новый деловой партнер. Какой-то американский военный. Вероятно, тебе следует вести себя как можно лучше, пока он рядом.
Деловые партнеры моего отца обычно такие же чопорные и социально отсталые, как и сам старик. Мне приходится прыгать через обручи и выступать, как танцующая обезьяна, всякий раз, когда у моего отца в доме есть его коллеги.
Сыграй для нас, Дэшил.
Прочти для нас Йейтса12.
Объясни разницу между олигархией и демократией.
Да ладно, зачем я трачу все эти деньги на частную школу, если ты не можешь поразить нас всеми знаниями, которые они запихивают в эту хорошенькую головку? Произведи на нас впечатление, мальчик.
Моя мать обычно сидит в своем кресле у окна, кротко улыбаясь, не произнося ни слова — выцветший, размытый призрак женщины, которая выглядит так, словно в любой момент может поддаться какой-то изнурительной болезни. Она не больна. После семнадцати лет брака с моим отцом она так сильно и по-настоящему подавлена, что от нее ничего не осталось.
Сельская местность проносится мимо пассажирского окна джипа в зеленых, коричневых и синих цветах. Я пытаюсь заставить машину притормозить, чтобы отсрочить наше неизбежное прибытие в Ловетт-Хаус, но внедорожник, кажется, движется только быстрее. Не успеваю я опомниться, как мы подъезжаем к чудовищному, внушительному особняку с башенками, гравий хрустит под шинами машины, когда Кэлвин останавливается у подножия каменных ступеней, ведущих к входной двери. Он не пойдет со мной этим путем. Мне придется подниматься по ступенькам одному. Может, сейчас и двадцать первый век, но мой отец — приверженец приличий и традиций. Кэлвин работает в «Ловетт Истейт», поэтому он должен войти в дом через служебный вход с задней стороны. Входная дверь зарезервирована только для семьи и приглашенных гостей.
— Не волнуйся, приятель. У меня есть пара поручений, которые должен выполнить для повара, но я вернусь до обеда и возьму тебя на съемку или что-нибудь в этом роде. Вытащу тебя из дома.
Кэлвин всегда был добр ко мне. Он видит, как я несчастен, когда возвращаюсь из школы, и делает все возможное, чтобы поднять мне настроение. Однако к тому времени, когда он вернется из города, о съемках не будет и речи. Тяжелые облака цвета прессованной стали собираются на горизонте на западе, обещая дождь, а у герцога Ловетта есть пунктик насчет гроз. В плохую погоду никого не пускают на улицу. Даже персонал. Его странное правление усложняет жизнь всем, учитывая, как часто бывает ненастная погода.
Поднявшись по ступенькам и войдя в парадную дверь, мое сердце превращается в сжатый, колотящийся комок мяса в углублении моей груди. Я не хочу быть здесь. Не хочу этим заниматься. Я…
Я останавливаюсь, уставившись на странное существо в фойе.
Длинные черные волосы.
Зеленые глаза.
Розовые, полные губы с ярко выраженным луком купидона,
Нежно раскрасневшиеся, кораллового цвета щеки.
Невероятно красивая.
Ее глаза вспыхивают, когда девочка оборачивается и видит, что я стою в коридоре, за неимением лучшего слова, восхищаясь ею.
— Кто ты такой?
Ох. Американский акцент. Ее голос — холодный, гладкий, точный инструмент, предназначенный для того, чтобы потрошить тринадцатилетних мальчиков в трех словах или, может быть, даже меньше. Ей самой не может быть больше тринадцати, но, по-моему, ей может быть и двадцать один.