Моя реакция отражает ее собственную. Никогда, я не представлял себе, она чувствует ко мне то же самое, что и я к ней. Я не имел чертового понятия, как справиться с ее страхом. И все это потому, что она думает, будто я разобью ей сердце, и она, в конечном итоге, станет, как ее мать.
– Хочешь знать, когда я впервые понял, что ты мне нравишься больше, чем друг? – спрашиваю я, а затем задерживаю дыхание, опасаясь, что она скажет «нет».
Она колеблется, кажется, до скончания времен, прежде чем неуверенно кивнуть.
– Когда я вернулся из той поездки в Париж, когда я подарил тебе снежный шар, – у меня ощущение, словно я вырезаю свое сердце, протягиваю ей, и надеюсь, что она его примет, что кажется действительно отвратительно, когда я задумываюсь об этом. – Ты выглядела настолько по–другому, и я заметил это. Я думал, что это просто странность, после разлуки на протяжении трех месяцев, и я, правда, скучал по тебе. Но когда Леви, тот парень, с которым я иногда тусовался, подошел и спросил, – есть ли у тебя парень, – я сильно приревновал и сказал ему, что он у тебя есть.
– Ты так сделал? – удивлённо спрашивает она.
Я киваю.
– Абсолютно точно сделал. Затем я почувствовал себя плохо, потому что ты так сильно мне доверяла, а я никогда не хотел рушить это доверие. Поэтому я рассказал тебе об этом во время ланча. Потом Винтер начала тебя дразнить, что ты запала на кого–то еще, и я подумал (ну, надеялся) что это я. Когда я узнал, что это было не так, то мое сердце было немного раздавлено.
Она поднимает брови.
– Твое сердце было раздавлено, когда тебе было четырнадцать лет?
Я киваю, протянув руку, и обхватываю ее в щеку.
– Так и было. И когда мне было пятнадцать лет. И шестнадцать. И семнадцать. И восемнадцать. И неделю назад. День назад. Каждый раз, когда мне напоминали, что я не могу быть с тобой так, как этого хочу. Никогда мое сердце не было так сильно разбито, как тогда, когда я увидел, что ты разваливаешься из–за чувства вины, которое никогда не должна была испытывать. Меня убивает когда я вижу, что тебе очень больно. И я бы никогда, никогда не сделал ничего такого, что причинило бы тебе такую же боль, и не важно, думаешь ты так, или нет, – я глажу пальцем ее скулу. – И веришь ты мне, или нет, я знаю, что ты никогда не превратишься в свою маму. Твое сердце было раздавлено ею и твоим отцом, и все равно ты заботилась о матери каждый проклятый раз, когда она разваливалась на части.
– Ты такая чертовски сильная, Виллс. Все, кто рядом с тобой, это знают. Твоя мама, черт возьми, знает это, хотя никогда не признается в этом. И я знаю, что ты сильнее, чем все остальные, и не важно что ты там думаешь, я знаю тебя лучше, чем кто–либо другой.
– Я знаю, что это так, – слезы наполняют ее глаза. – Ты всегда был рядом для меня. Даже, когда я пыталась оттолкнуть тебя, ты всегда возвращался.
Мы смотрим друг на друга, наши сердца хаотично стучат, а потом мы оба наклоняемся. Я даже не знаю, кто двинулся первым. Это не имеет значения. Имеет значение лишь то, что наши губы встречаются в середине, а она не отодвигается.
Ее пальцы запутываются в моих волосах, когда она притягивает меня ближе. Мы яростно целуемся, цепляемся друг за друга, хватаем ртом воздух, отказываясь разрывать связь, чтобы вдохнуть.
Я не знаю, как долго мы остаемся в машине и целуемся, но когда солнце начинает садиться, мы разъединяемся и направляемся в дом. В ту секунду, как мы ступаем за порог, наши губы снова сталкиваются.
Вцепившись в ее бедра, я подхватываю ее на руки, а она обнимает своими ногами мою талию. Я стону, вспоминая последний раз, когда она это делала: как я терся об нее, как она стонала.
В этот раз я хочу большего.
Столько, сколько она мне даст.
Уношу ее вслепую через дом, спотыкаюсь, пока иду по коридору в свою спальню. Когда она отстраняется, чтобы посмотреть, где мы находимся, мне кажется, что она готова запаниковать. Вместо этого она припечатывает свои губы к моим и прикусывает мою губу. Мое тело содрогается, и я чуть не падаю на пол, но мне удается, спотыкаясь, добраться до кровати.
Уложив ее на матрас, я накрываю ее тело своим и целую медленно, неторопливо, давая понять, что я не спешу.
– Мы не должны ничего делать прямо сейчас, – неровно шепчу я в ее губы.
– Что если я хочу? – ворчит она, а потом ее глаза расширяются.