Закатываю глаза.
– Ты так не сделаешь. Тебе просто не хочется больше спорить со мной.
– Может быть, а может и нет, – дразнит она. – Может быть, я собираюсь изменить свой имидж выпускницы и стать тобой. Я даже сделаю татуировку.
– Что ты подразумеваешь под тем, что будешь как я? У меня нет никаких татуировок.
– Но у тебя много пирсинга.
Я очерчиваю своим пальцем множество серег, тянущихся вдоль моего уха.
– Только в ушах.
– И в пупке.
– Да, только из–за тебя.
– Эй, ты бы не осмелилась, – она тычет в это. – И ты могла бы ее вытащить.
– На самом деле, я не хотела, – признаю я, поднимая нижнюю часть своей рубашки, чтобы взглянуть на бриллиантик, сверкающий выше моего пупка. – После того, как прошла через всю эту боль.
Она смеется с издевкой.
– Так это не единственная причина, по которой ты ее не снимаешь.
– На что ты намекаешь? Я уверена, что ты на что–то намекаешь, – опускаю свою рубашку, затем откидываюсь на локтях. – Ты всегда так делаешь.
– Конечно. В чем смысл жизни, если ты не можешь ни на что намекнуть? – спрашивает она с казалось бы неуместным вздохом. – Но, во всяком случае, все, что я предполагаю, может быть, как и у нашего дорогого, милого Бека, у тебя есть немного мятежной стороны.
– У меня нет ее, – протестую я, вероятно показавшись более оскорбленной, чем должна. – Я никогда не делала ничего мятежного во всей своей жизни, – опять же, мою мать никогда не заботило то, что я делала, поэтому, как я могу быть вообще бунтаркой?
– Может быть, у тебя есть тайная темная сторона, и пирсинг – это лишь тонкий способ показать это.
Беспокойство шевелится в моей груди, как спящий зверь, готовый проснуться и напасть на меня. Бек сказал вчера вечером нечто подобное о переходе на темную сторону. Я настолько очевидна? Если это так, я волнуюсь из–за того, что еще они заметили во мне за последнее время.
– Так, быстрый вопрос. Когда ты возвращаешься из Нью–Йорка?
– Зачем спрашиваешь? Планируешь сделать для меня приветственную вечеринку? – шутит она. – Или ты просто так сильно по мне скучаешь?
– Конечно, я скучаю по тебе, – говорю я, расслабляясь из–за того, что она не сказала ничего по поводу очень заметного изменения темы. – Даже если ты заноза в заднице.
– Ой, я тоже люблю тебя, Виллс, – отвечает она сухо. – И для информации, ты тоже заноза в заднице, поэтому мы такие хорошие друзья.
– Да, может быть ... А если серьезно, когда ты возвращаешься?
– Я лечу обратно в субботу днем. Почему ты спрашиваешь? Что произошло?
– Ничего, – я громко выдыхаю. – Просто у Бека вечеринка в пятницу, и он заставляет меня идти. И мне ненавистна идея, что я иду одна.
– Ну, ты не будешь одна. Бек будет там, – и снова, намек на горечь появляется в ее интонации. – И Ари с Луной, и, возможно, Грей с тех пор, как эти двое прикреплены бедрами двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.
– Они вернутся из своей поездки к этому времени? – я напрягаюсь, когда я слышу стук в дверь.
– Должны, – говорит она. – Ты всегда можешь позвонить и узнать.
– Окей, я могла бы это сделать, – я поднимаюсь со своей кровати, когда стук становится громче, и на цыпочках иду из моей комнаты к входной двери.
– Или ты можешь просто пойти одна, – продолжает она. – Чтобы вы с Беком наконец–то смогли переспать.
Нервный выдох трепещет на моих губах, когда я наклоняюсь, чтобы заглянуть в глазок.
– Не начинай снова, – облегченный вздох вырывается из меня при виде Бека, стоящего снаружи. – Эй, я должна идти. Только что появился Бек.
– Конечно же, он это сделал, – говорит она. – Он едва ли может держаться вдалеке от тебя больше, чем один день.
– Он здесь, чтобы просто помочь мне.
– О, бьюсь об заклад, что так и есть. Просто убедитесь в том, что позвонишь мне после того, как это произойдет.
– Во–первых, я никогда не позвоню тебе сразу после того, как в первый раз у меня будет секс, – я оборачиваю пальцы вокруг дверной ручки. – И во–вторых, мы с Беком никогда не будем заниматься сексом. Поверь мне; он даже не хочет заниматься со мной сексом.
Голос в глубине моего сознания хохочет от смеха.
– Что если он хочет? Ты это сделаешь?
– Нет.
– Ты абсолютно точно сомневаешься.
– Нет, я не сомневаюсь, – ведь правда? – А почему ты так одержима этим?
– Это не так. Я просто веселюсь.
– Ну, пожалуйста, мы можем, оставить это?
– Хорошо, – сдается она. – Я дам тебе сорваться с крючка... на данный момент.
– Ну и дела, спасибо. Ты очень добра.
– Всегда пожалуйста, – язвительно замечает она. – Поговорим с тобой позже.
– Пока, – я вешаю трубку и открываю дверь с улыбкой на губах. Хотя мое облегчение мгновенно сменяется замешательством, когда Бек обхватывает рукой свой рот, пытаясь скрыть усмешку. – Из–за чего вся эта улыбка?
Он высовывает свой язык.
– Почему это странно? Я улыбаюсь все время. На самом деле, это своего рода мое отличительное качество.
– Это правда, но все–таки... – я смотрю на него с опаской. – Ты думаешь, что что–то смешно, но я не могу понять, что.
– Да, может быть, но поверь мне; вероятно лучше, чтобы ты не знала, – он сильно прикусывает губу и запихивает руки в задние карманы. – Итак, ты готова к тому, чтобы отбуксировать твою машину обратно? – его взгляд блуждает по клетчатым пижамным шортам и верху с длинными рукавами, в которые я одета, оставляя теплый след на моей коже, который согревает каждую часть моего тела. – Ты все еще одета в пижаму.
– Да, я ленилась этим утром, вероятно потому, что кто–то испортил мне прошлую ночь, и заставил спать так хорошо, – я прикусываю губу. Может быть, мне не следовало этого говорить.
Довольная улыбка освещает его лицо.
– Хорошо. Я рад, что смог помочь. И ты должна делать это чаще.
– Быть ленивой? – я вдруг резко начинаю отдавать себе отчет в том, насколько разгромлено это место, и что он, вероятно, может видеть весь беспорядок.
Он кивает головой, окидывая меня тем взглядом, который я совсем не могу понять.
– Тебе нужно больше отдыхать, принцесса. Ты всегда такая уставшая, потому что перегружаешь себя.
– Я в порядке, – лгу я. – Нет ничего, с чем я бы раньше не справлялась.
Его взгляд прикрепляется к моему.
– Именно этого я и боюсь. А когда–нибудь, когда ты слишком много будешь справляться, то, в конечном итоге, сломаешься.
Я знаю о какой поломке он говорит: в мой последний год у меня был нервный срыв, когда я пыталась жонглировать тремя работами, школьными заданиями, заботой о наркоманке–матери, все это же время подавая документы в колледжи.
– Я в порядке. Обещаю, – я бросаю взгляд через улицу, не зная, стоит ли быть расслабленной или встревоженной, ведь того человека там больше нет.
Бек стоит в дюймах от меня и наклоняется, понизив голос.
– Нет, это не так, – он указывает на разгромленную гостиную позади меня. – Ты не должна разбираться с этим. Тебе никогда не стоило разбираться с этим.
От него так хорошо пахнет одеколоном и мылом, и всем, что успокаивает меня, и я практически наклоняюсь к нему, хватаю за рубашку, цепляюсь за жизнь, и никогда не позволяю уйти...
– Я знаю, – говорю я, заставляя себя оставаться на месте. – Но не так много я могу с этим поделать.
Он с решимостью смотрит на меня сверху–вниз.
– За исключением того, чтобы уйти.
Я вожусь с краем моих шорт.
– Я не могу просто уйти от нее... Можешь себе представить, что случится, если я это сделаю? Она едва выжила после ухода отца.
Он цепляет пальцем мой подбородок, заставляя смотреть на него.
– Я знаю, что ты переживаешь за свою мать, но ты не можешь провести остаток своей жизни заботясь о ней и позволяя ей разрушать себя. Должен настать момент, когда достаточно просто произнести «достаточно» или она разрушит твою жизнь.