…Так мы продолжали долго молча лежать… и вдруг я почувствовала, что это начало чего-то чудесного, в полном смысле этого слова. Я знала, что он не притворяется… Он не говорил, что любит меня… для этого было слишком рано… но он это сказал, это он и подтвердил, несколько позже… несколько недель спустя… и если бы он до этого слова сказанного им мне две недели спустя… овладел бы мною силой, или же принялся бы мне объясняться в любви… я бы ему тогда не поверила… но он сказал это тогда когда и должен был Это сказать… и он Это Сказал… и я ему поверили. я ему тут же поверила… тут же я ему поверила… Полностью поверила я ему… тут же… я и поверила ему… полсностью… полностью… я поверила ему…
– (говорит указывая куда – то в трудно различимое пространство, где происходит невероятное, но всё яснее и яснее, действо цветов, – действо – буйство цветов как неких живых борющихся друг с другом, и тем не менее вступающих в некое гармоничное единство, сущностей) То, что ты видишь, является самым исходным построением… вот видишь – зеленое пятно… затем выпад фиолетового… и затем уже соединяющая их чёрная чёрная линия… все эти элементы как бы борются друг с другом… здесь повсюду возникает своя интрига борьбы цветов за своё место под жёлтым жёлтым солнцем… повсюду эти интриги цвета… повсюду… например, зеленое пятно обладает способностью увеличиваться, разрастаться от самого центра до невероятных размеров… его уже не ограничивает контур или некая форма… цвет ограничивать не следует… не стоит ограничивать цвет… от него должны исходить лучи… и они динамичны по своей природе… и поэтому это зелёное пятно будет расширяться. до самых невероятных размеров… до самых невероятных размеров… с другой же стороны, фиолетовый цвет начинается широкими мазками… но… постепенно сужается превращаясь в остриё… и, таким образом, борьба идет не только между формами зеленого и фиолетового… но и между самими цветами… а также между прямой линией и кривизной… а также… в любом случае они все чужды друг другу… далее нам нужно усилить этот контраст борьбы цветов и линий… проблема ещё в том, каким таким образом нам расшевелить это исходное построение… как… проблема ещё в том… как, не разрушая полностью всю эту картину, сделать её ещё более потрясающей… как сделать её ещё более неповторимой… и не просто новой, а уже – кровоточащей, ранящей чувства смотрящего на картину до самой невероятной боли… Знаешь, для меня живопись самое что ни на есть драматическое действо… и по ходу уже этого действа сама отображённая им действительность оказывается расколотой и возмущённой… и возмущённой… и эта самая «расколотость» преобладает над всеми прочими соображениями. таким образом, чисто же пластический акт для меня вторичен и не обязателен для его отображения… Главное для меня – это драма этого пластического акта… миг, когда вселенная выворачивается наизнанку, и затем рушится… рушится… вселенная… под тяжестью цветов при том рушится… рушится… впрочем, как это и происходит на самом деле… когда реальная Вселенная должна вот – вот обрушиться… и битва цветов при этом есть битва самой Вселенной… за захват самой Вселенной… вот – вот Вселенная обрушится… вот – вот… вот – вот она обрушится… вот – вот… она обрушится… И это неизменно… Вот – вот… обрушится она… И это неизменно…
– Однако чем дальше, тем яснее я понимала… что видеться мне с ним просто необходимо… просто необходимо. Бывали минуты, когда мне казалось, – мне физически невозможным дышать без него… Как и ему без меня… ибо питать его могла лишь одна я… Одна я… хотя он никогда мне не говорила об этом… Но я чувствовала, я знала – лишь одна я могла снять с него бремя того невыносимого его одиночества, которое временами ежедневно ежечасно на протяжении многих дней всё засасывало его как в некое топкое болото… всё глубже… и глубже… И. казалось, вот – вот и сокрушит его и проглотит его это его нескончаемое болото… но я была уверена… я почти была уверена что лишь одна я смогу облегчить его участь своим присутствием… И Пабло также, как и всякий дьявол… как и всякий абсолютный собственник… как – то показывая мне интерьер его нового дома… возле чаши со святой водой непонятно каким образом оказавшейся в самой глубине некого помещения, утащил меня в темный угол этого помещения и прошипел мне не отпуская мою руку, и делая мне больно, – зло, дико… и как – то даже обречённо прошипел: «Здесь ты сейчас поклянёшься мне… Сейчас ты здесь мне поклянёшься, – Что будешь любить меня вечно… Вечно ты будешь меня любить… ты будешь вечно моей, и никогда не куда от меня не уйдёшь… не уйдёшь до самой твоей или моей смерти… Клянись…». Я ответила, что часто подумывала – он дьявол, а теперь убедилась в этом… Его глаза ещё более сузились… и он сделался страшен… «Зато ты ангел», – с презрением сказал он, – «но только из одной со мной преисподней, мы и из одной с тобой плоти, – из моей плоти… в таком случае, раз я дьявол… то ты подданная этого дьявола… я тебя сделал такой моими работами… пожалуй, надо тебя заклеймить», – добавил он, припадая жадными губами к моей руке, прокусив мою руку… из неё пошла кровь, он припал губами к ранке на моей руке, и стал высасывать из неё мою кровь… так спокойно, и так обыденно, будто постоянно проделывал со мной подобную экзекуцию… Просто я об этом почему – то не помнила, и не догадывалась… Странно, и мне почему – то при этом не было больно… Вовсе не было больно… странно… очень при этом странно… и мне тогда не было больно… вовсе мне не было больно… больно мне стало потом…