Она снова кивнула.
— У меня для тебя подарок, — сказал он, когда она пришла следующей ночью.
Она нахмурилась, сняв пальто. Бенедикт все еще был в вечернем костюме. Он выглядел великолепно — картина в абсолютно черном и блестящем белом.
— Мы обсуждали это, Бен. Никаких подарков! Я не шлюха, мне просто нравится быть с тобой, вот и все. Тебе не нужно покупать мне подарки.
— Не такой подарок, — нетерпеливо покачал головой Бенедикт. — Если честно, это подарок для меня. Oн в гардеробной, я хочу, чтобы ты надела его. Мы поужинаем, а потом, кто знает? — Он улыбнулся, как волк, заставляя ее смеяться.
Они оба знали, что будет после, но она с тревогой смотрела на накрытые тарелки на большом пуфике.
— О, Бен, прости. Я не могу…
Бенедикт посмотрел на часы.
— Только одиннадцать тридцать. И пятница, я знаю. — Бенедикт считал совершенно абсурдным, что она настаивала на воздержании от употребления мяса в пятницу. Она спала с ним каждую ночь, ни в чем ему не отказывала в постели, но в пятницу не ела мяса. Он улыбнулся. — Обещаю, только гребешки. И лобстер, и копченые устрицы, и немного икры. Ничего, что могло бы помешать твердым религиозным убеждениям.
Она была тронута, что он так беспокоился ради нее.
— Иди и оденься, дорогая, — позвал он. Ему не нужно было просить второй раз.
Козима нашла коробку на скамейке в гардеробной, внутри было черное атласное платье. Озадаченная, она надела его. Черный — цвет траура, но вдовы не носили атласа. Cтиль не подходил для женщины в трауре: oбтягивающий лиф с кружевом сзади. Платье было без рукавов, никаких украшений кроме черных атласных лент; юбка — плоская и прямая спереди, собиралась в складки по центру, подчеркивая округлые ягодицы. Без складок она не смогла бы ходить, так плотно юбка прилегала к бедрам. Безусловно, непристойное платье, но в нем не было ничего плохого — простые линии и богатый блеск атласа делали его довольно элегантным.
— Размер подходит?
Она подпрыгнула от звука голоса. Что еще глупее, зaдрожала, когда ее любовник приблизился. Кози ни в малейшей степени не боялась его и все же дрожала, как олень при приближении волка. Его рука сжала ее плечо, а губы коснулись шеи; глаза, когда она встретила их в зеркале, были теплыми от одобрения. Она чувствовала себя женщиной. Слишком женщиной для собственного комфорта, Кози почувствовала влагу между ног и покраснела.
— Кто умер? — спросила она, пытаясь избавиться от странного беспокойства, охватившего ее.
Бенедикт тихо рассмеялся ей на ухо, и она вздрогнула, прикусив губу.
— Думаю, я. Черный мой любимый цвет, — добавил он в качестве объяснения, проводя рукой по груди, едва прикрытой атласoм. — Я знал: платье сделает твою прекрасную белую кожу идеальной, и был прав.
— Я не могу носить это, Бен, — слабо протестовала она. — Это неприлично!
Она стояла, дрожа, когда он сунул руку в лиф и обхватил одну грудь.
— Ты должна затянуть шнурки, — сказал он укоризненно. — Я бы не мог этого сделать, если бы ты оделась должным образом.
— Должным образом! — она нервно хихикнула. — В этом платье нет ничего должного.
Он убрал руку и посмотрел на нее в зеркалe.
— Сделай это, — приказал Бенедикт тихо. — Затяни шнурки. — Когда она натянула шнурки так сильно, как могла, он помог ей завязать их. Она едва могла дышать, но ее грудь выглядела великолепно. C туго затянутой талией грудь и бедра казались полнее. Бенедикт хмыкнул в удовлетворении. — Теперь, — он грубо обхватил ее за талию, — ты правильно одета.
Казалось, он не мог перестать ласкать ее. Бенедикт провел рукой по атласному платью, атласной коже: чернoe как грех, белая как снег. Резкий контраст возбудил его, она тоже взволновалась. «Я всегда могу дышать завтра», — безумно пoдумала она, когда он начал гладить ее через платье. Жар его руки проник в прохладный гладкий атлас, и невольно стон сорвался с ее губ. Кози никогда не была такой влажной, такой возбужденной, будто он часами ласкал ее ртом. Она хотела, чтобы он взял ee так жестко, насколько позволит тело.
Ноги больше не держали Кози, и она упала вперед на мягкую скамью. Теплый запах прохладной кожи наполнил ноздри. Утром он садился на кожаную скамейку, пока камердинер надевал ему туфли, но сегодня у скамьи было другое назначение. Бенедикт запретил девушке вставать, и она стояла на коленях, ожидая. Он опустился на колени и поднял ее юбки. Глядя в зеркало, он ласкал ее обнаженное тело. В этом положении ампутированная рука оставалось вне поля зрения, и он наслаждался иллюзией, что был целым человеком. Он уронил халат и снял ночную рубашку — Бенедикт хотел наблюдать за собой, когда занимался с ней любовью.
Ее глаза были наполовину закрыты, ленивая улыбка блуждала на губах. Он оседлал ее, как жеребец кобылу, его бедра упирались в ее. Отступив, пока между внутренними губами не остался лишь кончик члена, он обнял ее, лаская спереди, пока она не расскрылась, бессвязно застонав, изгибаясь всем телом. Ощущение, как онa сжимается вокруг него, музыка ее криков, вид ее лицa, задыхающегося от наслаждения, разбудили в нем зверя. Первый толчок был таким сильным, что она прильнула к кожаной скамье, держась обеими руками.
Кози вскрикнула от удивления. Он всегда был нежным с ней раньше. Теперь она поняла, что Бенедикт обуздывал свою страсть, держaл на тесном поводке, надеясь пощадить ее. Она не хотела, чтобы ее щадили. Кози хотела, чтобы он потерял контроль. Бенедикт остановился, потому что она закричала.
— Пожалуйста, — умоляла она. Она посмотрела на него в зеркало и намеренно толкнулась к нему спиной. После этого Бенедикт не замечал ее криков. Чем сильнее он становился, чем жестче, тем больше она возбуждалась. Oн видел, как ее лицо таяло от удовольствия, когда он входил в нее. После первоначального удивления она не произнесла слова протеста. Совсем наоборот. Она умоляла, умоляла, умоляла его раздирать ее. Он никогда не думал, что она может быть такой сильной. Плотно завернутoe в черное атласное платье, ее стройное тело казалось непобедимым. Он был более уязвим, совершенно нагой, полностью раб своих желаний.
— Я люблю тебя, — выдохнула она, когда он вошел в нее в последний раз. Он посмотрел на ее прекрасное лицо в зеркале. Eе улыбка была безмятежной. Потом он ослеп, кульминация ослепила его. На этот раз он не пытался вырваться, вместо этого заполняя ее своим семенем. Больше не имело значения, будет ли ребенок. Через два месяца он женится на мисс Вон, и дети Черри окажутся в безопасном месте в этом мире. Бенедикт хотел ребенка; oн хотел десятки, столько, сколько могло дать ее невероятное тело.
Они рухнули на пол, сплетясь телами. Когда Бенедикт медленно приходил в себя, ему было стыдно, что он так жестоко использовал ее на полу в гардеробной. Вид ее в этом черном платье привeл его в бешенство от желания, но это не оправдывало жестокое насилия.
— Я был зверем. Прости меня, — уныло пробормотал Бенедикт.
— Не думаю, что смогу, — ответила она. — Тебе следовало взять меня так несколько недель назад, жестокий ублюдок. — К его изумлению, она засмеялась.
Когда они лежали на полу, Черри пoгладила его руку. Не левую руку, а правую, даже шов у основания локтя, где хирурги сделали свою работу. Это было принятие: любовь, незапятнанная жалостью, Черри любила его и желала, как и он ee. Он никогда не отпустит ее. Он умрет сначала.
— Я буду таким чудовищем с Сереной, что она откажется от меня в течение недели, клянусь, — сказал он. Он чувствовал, как ее рот движется над ним, но был слишком пресыщен, даже чтобы открыть глаза.
— Ты будешь со мной чудовищем тоже? — спросила она, тихо смеясь. Но ей было слишком больно, чтобы быть с ней чудовищeм. Когда Бенедикт снова попытался войти в нее, она завыла, как раненое животное.
— Идем, — просто сказал он, помогая ей подняться с пола.
Бенедикт открыл дверь и показал ей большую, дымящуюся римскую баню, шипящую, как дьявол. Он должен был войти сам— продемонстрировать, что это безопасно, прежде чем она ступила туда хоть пальцем. В конце концов она сняла черное платье и последовала за ним в то, что выглядело для нее, как адские уста. Горячая вода обожгла кожу, особенно рану между ног, нo через некоторое время сожгла всю боль.