Корысть, как и власть, одета в чёрный саван негатива и подозрительности. Для многих синонимом корысти является эгоизм.
Это слово ассоциируется с отвратительным скоплением таких пороков, как узость, стремление к собственной выгоде и эгоцентризм — всё то, что противоположно добродетелям альтруизма и самоотверженности.
Это распространённое определение, конечно, противоречит нашему повседневному опыту, а также наблюдениям всех великих исследователей политики и жизни.
Миф об альтруизме как мотивирующем факторе нашего поведения мог возникнуть и выжить только в обществе, затянутом в стерильную марлю пуританства Новой Англии и протестантской морали и перевязанном ленточками связей с общественностью Мэдисон-авеню. Это одна из классических американских сказок.
От великих учителей иудейско-христианской морали и философов до экономистов и мудрых наблюдателей за политикой человека все приходили к согласию относительно того, что корысть играет роль главной движущей силы в поведении человека.
Важность корысти никогда не оспаривалась; она принималась как неизбежный факт жизни.
По словам Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Аристотель в «Политике» сказал: «Каждый думает главным образом о своих собственных интересах, почти никогда не думая об общественных». Адам Смит в книге «Богатство народов» отметил: «Мы ожидаем свой обед не от доброжелательности мясника, пивовара или пекаря, а от того, что они думают о своих собственных интересах.
Мы обращаемся не к их человечности, а к их самолюбию, и никогда не говорим с ними о наших собственных нуждах, а только об их выгоде».
Во всех рассуждениях в «Записках федералиста» ни один пункт нельзя считать настолько же центральным и признаваемым, как: «Богатые и бедные одинаково склонны действовать, руководствуясь скорее импульсом, чем чистым разумом, и узкими представлениями о собственных интересах…»
Ставить под сомнение силу корысти, пронизывающей все сферы политической жизни, значит отказываться видеть человека таким, какой он есть, видеть его только таким, каким мы хотели бы его видеть.
И всё же есть некоторые наблюдения, которые я хотел бы сделать рядом с этим признанием для корысти.
Макиавелли, у которого идея корысти, по-видимому, приобрела наибольшую известность, по крайней мере, среди тех, кто не знаком с традицией, сказал: «О людях следует сказать следующее: они неблагодарны, непостоянны, фальшивы, трусливы, жадны, и пока ты преуспеваешь, они всецело твои; они предложат тебе свои кровь, имущество, жизнь и детей, когда нужда далека, но когда она приближается, они обращаются против тебя».
Но Макиавелли допускает фатальную ошибку, выводя из политики «моральный» фактор и придерживаясь лишь определённой им корысти.
Эта ошибка может быть объяснена только тем, что опыт Макиавелли как активного политика был не слишком велик, поскольку в противном случае он не смог бы упустить из виду очевидную изменчивость корыстных интересов каждого человека.
Стоит смотреть шире, чем в рамках узко определённых собственных интересов; нужно включать в общую картину подвижность рамок личных интересов и способствовать ей.
Вы можете апеллировать к одному собственному интересу, чтобы заставить меня идти на фронт сражаться; но когда я там, моим главным собственным интересом становится остаться в живых, и если мы победим, мои личные интересы могут, и обычно так и происходит, диктовать совершенно неожиданные цели, а не те, которые я имел до войны.
Например, Соединённые Штаты во Второй мировой войне горячо поддерживали союз с Россией против Германии, Японии и Италии, а вскоре после победы горячо поддерживали союз со своими бывшими врагами — Германией, Японией и Италией — против своего бывшего союзника, СССР.
Эти резкие изменения собственных интересов могут быть рационализированы только под огромным, безграничным зонтиком общих «моральных» принципов, таких как независимость, справедливость, свобода, закон выше человеческого закона и так далее.
Так называемая мораль превращается в непрерывное множество точек, континуум по мере смещения собственного интереса.
Внутри этой моральности возникает раздирающий конфликт, вероятно, из-за слоёв торможения в нашей якобы моралистической цивилизации: стыдно признать, что мы действуем на основе голого эгоизма, поэтому мы отчаянно пытаемся каждое обстоятельство, изменившееся в угоду нашим корыстным интересам, переосмыслить с точки зрения оправдания моралью в широком смысле или рационализации.
На одном дыхании мы заявляем, что мы категорически против коммунизма, но мы любим русский народ (любовь к людям соответствует догматам нашей цивилизации).