Гомер тоже взглянул туда – и в самое время: сверху по реке двигался сплав, от него до стоянки оставалось не больше тридцати ярдов. Шальные бревна, толстенные, высотой с телеграфный столб, ударившись о валун, как из пушки, выскакивали из воды и, пролетев по воздуху футов двадцать, крушили росшие по берегам деревья, оставляя в лесу проплешины. Остальная масса таких же гигантских бревен катилась вниз по течению, гоня перед собой водяной вал. Мутная от ила вода была насыщена кусками коры, камнями и комьями земли, выбитыми из берегов. Компания «Рамзес» назовет это потом сплавом скромных размеров – всего-то четыреста, ну от силы семьсот бревен.
Гомер сорвался с места и бежал сломя голову, пока не выскочил на дорогу, недосягаемую для обезумевших бревен. Обернулся, сплав как раз шел мимо стоянки: палатку, к которой был привязан канат, оторвало от земли и вместе со всем содержимым, включая томик Диккенса, закрутило среди бревен и понесло. Компания «Рамзес» трое суток искала потом тела Билли и Гранта.
Гомер Бур был на удивление спокоен. Посмотрел вверх по течению, ожидая оттуда новых неприятностей. Но там было все тихо. Гомер тяжело вздохнул и полез в охотничий фургон Винклей, который без палатки и кухонной утвари показался ему пустым. Нашел рыболовные снасти, но не решился пойти ловить рыбу – от этой чертовой реки лучше держаться подальше. Обнаружил и несколько ружей, как из них стрелять, он не знал, но уверенности они прибавили. Он выбрал самое большое и грозное на вид – двуствольный дробовик двенадцатого калибра и, вооружившись им, пешком двинулся в обратный путь.
К полудню он сильно проголодался, но скоро услыхал позади звук приближающегося тягача с лесозаготовок, судя по натужному пыхтенью мотора, тягач шел с грузом. В один день два таких везенья: не умея плавать, Гомер просто не мог составить Винклям компанию, и вот теперь в этом безлюдье – идущий в его сторону грузовик. «В Сент-Облако», – приказал он ошарашенному водителю, на которого тяжеленный дробовик произвел сильное впечатление.
Грузовик принадлежал компании «Рамзес», и поначалу д-р Кедр пришел в ярость, увидев его у дверей больницы. «Если только не экстренный случай, – заявил он потрясенной сестре Эдне, – я и пальцем не пошевельну ради кого-то из этой компании!» Признаться, при виде Гомера он испытал разочарование, а заметив дробовик, встревожился.
– Ты, я вижу, не оставил Винклям никаких шансов, – сурово произнес д-р Кедр.
И тогда Гомер в подробностях объяснил ему, почему так скоро вернулся.
– Ты хочешь сказать, что Винклей больше нет? – переспросил д-р Кедр.
– Их унесло, – кивнул Гомер Бур. – Один миг, и все.
Тут-то Уилбур Кедр и решил никогда больше не искать родителей Гомеру Буру. Вот тут-то он и сказал, что Гомер может жить в Сент-Облаке сколько захочет. Тут-то и произнес свою знаменитую фразу: «Ну что ж, Гомер, надеюсь, ты будешь приносить пользу».
Для Гомера ничего проще не могло быть. Он всегда чувствовал, сироты для того и рождаются на свет – чтобы приносить пользу.
Глава вторая.
Работа Господня
Уилбур Кедр был коренной житель штата Мэн. Он родился в 186… году в Портленде; мать его была молчаливая опрятная женщина, жившая в числе прочей обслуги – кухарок и экономок – в доме Нила Доу, мэра Портленда и отца сухого закона, действующего в штате Мэн. Нил Доу даже выставил один раз свою кандидатуру в президенты от Прогибиционистской партии, но собрал едва десять тысяч голосов – убедительное свидетельство того, что избиратели были мудрее матери Уилбура Кедра: она боготворила своего хозяина и считала себя скорее его сподвижницей в борьбе за всеобщую трезвость, чем служанкой (кем она на самом деле была).
Знаменательно, что отец Уилбура Кедра был пьяница – нелегкая участь в Портленде времен мэра Доу. При нем разрешалось выставлять в магазинных витринах разве что пиво и шотландский эль, которые отец Уилбура Кедра поглощал в огромных количествах; эти слабые напитки, говорил он, нужно пить ведрами, если хочешь как следует надраться. Юный Уилбур никогда не видел отца пьяным – тот никогда не шатался, не падал, не лежал в отключке, не кричал, и язык никогда не заплетался. У него скорее был вид человека постоянно удивленного, посещаемого частыми и неожиданными откровениями, которые застигали его на ходу или в середине фразы, словно он сию минуту вспомнил (или, наоборот, забыл) что-то очень важное, занимавшее его мысли вот уже много дней.
Он без конца покачивал головой и всю жизнь распространял одну басню: будто судно «Грейт-истерн» водоизмещением девятнадцать тысяч тонн, построенное в Портленде, предназначалось для рейсов в Северной Атлантике между Европой и штатом Мэн. Отец Уилбура Кедра был твердо убежден, что два лучших причала в Портлендском порту были воздвигнуты специально для «Грейт-истерн», что новый огромный отель построен в Портленде исключительно для пассажиров «Грейт-истерн» и что судно «Грейт-истерн» до сих пор не вернулось в родной порт лишь оттого, что этому препятствует чья-то злая воля или просто глупость, а может, и подкупленный конкурентами чиновник.
Отец Уилбура Кедра работал токарем на строительстве «Грейт-истерн», и, возможно, отупляющий визг токарного станка вкупе с постоянным звоном в ушах от поглощаемого в избытке пива были причиной этого странного заблуждения. Судно «Грейт-истерн» вовсе не предназначалось для рейсов между Портлендом и Европой; первоначально оно строилось для сообщения с Австралией; но бесчисленные задержки со спуском на воду довели его владельцев до банкротства, а для плавания в наших широтах оно оказалось непригодно. И в конце концов где-то сгинуло.
Словом, у отца Уилбура Кедра сохранились весьма путаные воспоминания о тех днях, когда он работал токарем. И он крайне отрицательно относился к борьбе за трезвость, убеждениям жены и к ее хозяину, мэру Нилу Доу. По мнению отца Уилбура Кедра, судно «Грейт-истерн» не возвращалось в Портленд главным образом из-за «сухого закона» – этого проклятья рода человеческого, обрекшего его на унизительную зависимость от шотландского эля и горького пива. Поскольку Уилбур помнил отца в более поздние годы его жизни, когда история «Грейт-истерн» забылась и отец работал носильщиком на Портлендском вокзале, то он мог только гадать, почему работа на токарном станке считалась пиком его трудовой карьеры.
В детстве Уилбуру Кедру не приходило в голову, что у отца нет пальцев на одной руке («несчастный случай», объяснял он) по той причине, что он и стоя у токарного станка накачивался пивом; и что, возможно, превращением токаря в носильщика объясняется тот пыл, с каким мать боролась за трезвость. Разумеется, со временем он понял, что его родители принадлежали к классу обслуги. Их жизненное фиаско стало уроком для Уилбура, и, по свидетельству его преподавателей, учился он как зверь.
Хотя Уилбур Кедр рос в особняке мэра, он ходил в дом только через черный ход и трапезы делил с прислугой великого трезвенника: отец обедал в портовых кабаках, где каждый день напивался. Учился Уилбур Кедр хорошо, ибо предпочитал общество книг разговорам о пользе трезвости, которые с утра до вечера вела прислуга мэра Доу.
Окончив школу, он поступил в Боуденский колледж, а затем и в Гарвардскую медицинскую школу, где увлечение бактериями чуть не сделало его «лабораторной крысой». В лучшем случае он стал бы бактериологом. Преподаватели утверждали, что у него есть исследовательская жилка, к тому же ему нравился идеальный порядок лаборатории. Но у него был и собственный дополнительный стимул. Почти весь первый год занятий в медицинской школе он носил в себе некую бактерию, причинявшую ему физические и душевные страдания, так что им двигал не только научный интерес – он искал панацею от своей хвори. У него была гонорея: можно сказать, нечаянный подарок отца. Его старик, вконец окосевший от пива, так возгордился успехами Уилбура, что не мог отпустить его в университет без подарка. И нанял для сына портлендскую проститутку, устроив ему ночь наслаждения в одной из меблирашек в районе порта. Был 188… год. Отказаться от такого подарка сын счел неудобным. Старшему Кедру так застила ностальгия по токарному станку, что он редко проявлял внимание к сыну; воинствующая праведность матери была не менее эгоистична; неудивительно, что юного Уилбура тронули отцовские чувства и желание хоть что-то для него сделать.