— Так что же это, Руфь Аркадьевна, за шизофрения эдакая?! С чем ее едят?!
— Да хоть с чем, — постепенно увлекаясь, начала урок Руфь Аркадьевна. — С хлебом, с молоком родной матери, с овсянкой, с хреном, простите старуху за слово крепкое. Например, легкие признаки «аффективной тупости» воспринимаются окружающими как непоколебимое душевное спокойствие. Между тем как это — уже симптом. Или возьмите одаренных людей… Присмотритесь к ним. Как о них верно написал немецкий психиатр Кречмер! Обождите-ка!
Она встала с кресла и открыла книжный шкаф.
— Вот! Полюбуйтесь! — Нужная страница была найдена ею без промедления. — «…Психический аппарат таких людей, их стиль в жизни функционирует, как плохая швейная машинка, которая делает известное количество нежных стежков и затем подпрыгивает… Торжественная изысканность стиля прерывается где-нибудь посреди стиха ужасающей банальностью… Тонкое чувство и абсолютная тупость: самая грязная рубаха наряду с блестящими ногтями!..» Вот ваши, скажем, ногти очень ухоженные. Это похвально.
— Рубашку я поменяю, — пряча руки под стол, сконфузился я. — Рубашка моя вместе с курткой в аварии пострадала.
— Или вот! — пропустив мою ремарку, продолжила цитировать Руфь Аркадьевна. — «…Хаотический беспорядок в комнате, в которой создаются громадные художественные ценности…»
«Кутилину посоветовать надо, — мелькнула у меня мысль, — навести бардак в мастерской! Может, хоть это сподвигнет его к написанию шедевра!»
— «…Такие картины мы встречаем не только как переходную стадию к полному шизофреническому слабоумию, но они могут сохраняться в течение всей жизни как странные черты личности. Здесь сочетаются здравый смысл и нелепость, моральный пафос и банальные прихоти, оригинальные мысли и странные суждения!» — На этом Руфь Аркадьевна захлопнула книгу и наладила в мундштук очередную сигарету.
— Ну да, конечно, — отозвался я. — Ван Гог, Эдгар Аллан По, Николай Васильевич Гоголь. Выходит, любого человека от великого до просто оригинала можно в шизофреники смело писать?
— А что же?! — задорно как-то согласилась бабушка-психиатр. — Можно писать! Хоть и вас для начала!
— Помилуйте, Руфь Аркадьевна! — взмолился я.
Но она вдруг пристально на меня посмотрела и жестко продолжила:
— Безразличен. Безразличен ко многому, я сразу заметила. Итак, безразлично ко всему относящийся знает, что многие вещи, важные для других, не представляют для него никакого интереса: это сознание он выявляет в поступках своих, к чему иногда примешиваются причудливый юмор и сарказм. Вы, мальчик, вероятно, из тех полуопустошенных людей, у которых обломки психической активности лежат среди развалин отупевшей души. И лишь неразрушенная часть вашей личности в полукомическом виде вырисовывается на фоне этих развалин!
Мы с Руфью Аркадьевной напряженно смотрели друг на друга, словно собрались стреляться через стол.
«Она меня раскусила, — осознал я с опозданием. — Раскусила, зачем пожаловал, и приняла вызов. Точнее, бросила. Так принимать ли его мне?! Ловко ли?! Еще как ловко! Двенадцать человек спрятаны где-то для заклания на потеху ее сынку и другому такому же выродку!»
— Допустим, — сказал я медленно, — со мной все ясно. Что же вы расскажете о других «разрушенных личностях»?
— О каких «о других»? — ехидно и вместе с волнением спросила Руфь Аркадьевна.
Вся ее доброжелательность разом улетучилась, как мираж в пустыне.
— О сыне вашем Аркадии что скажете?! — Я ловил на ее лице все признаки страха. — О параноике вашем шахматном, который безжалостно разрушает и втаптывает в грязь жизни других, ни о чем не подозревающих людей?! Между прочим, в отличие от нас с вами, полноценных и счастливых личностей?!
Лицо матери Маевского вытянулось. Она стала похожа на волка, сожравшего бабушку и переставшего ею притворяться.
— Ты думаешь, если он Кешке тридцать лет назад свою блядь в шахматы проиграл — он уже сумасшедший?! Да он поступил как самый психически здоровый человек во всем городе! — зашипела она, приподнимаясь. — Короче, от меня ты ничего не узнаешь, полицейская ищейка! Вон из моего дома!
Не впервой мне указывали на дверь. К таким указаниям я привык.
— А я от вас уже все узнал, Руфь Аркадьевна. Благодарю за содержательную беседу и приятно проведенную ночь!
Через час я трясся от холода, злости и напряжения в первой идущей на Москву электричке. Вагон был почти пустой. Я — тоже.