У меня были все основания подозревать, что покойный управляющий находился при жизни в самых тесных отношениях с прямым заказчиком моей ликвидации. Иначе откуда он знал еще задолго до нынешних событий о том, как они будут развиваться? Откуда он мог все предвидеть и так заблаговременно предостеречь меня от надвигающейся угрозы? То, что Иван Ильич был моим тайным покровителем и доброхотом, не вызывало сомнений. Сомнения скорее вызывала мотивация. Причины такого ко мне отношения оставались для меня абсолютно неясны. Вся эта предыстория с «золотой фишкой», так долго не дававшая мне покоя, была затеяна, разумеется, им, чтобы вытащить меня на свою территорию под любым предлогом. И предлог он, надо признаться, нашел убедительный. Сильный предлог, учитывая мою прошлую склонность к азартным развлечениям. Даже выигранные мной деньги, я чувствовал, были предусмотрены в его раскладе, хотя выиграл их, несомненно, я сам. Деньги эти он мог мне запросто не отдавать. И тем более не хлопотать об их переводе на мой счет в зарубежный банк. Он знал, Иван Ильич, что без денег я никуда не поеду, и сомневался, поеду ли я куда-нибудь с деньгами. На что он, собственно, рассчитывал, пытаясь спасти меня таким образом? На то, что я умнее, чем оказался на самом деле? На то, что я, не требуя с его стороны объяснений — а ведь я их действительно не захотел услышать, но совсем по иной причине! — последую данному совету? «Есть люди, — сказал он тогда, — включившие вас в свою сумасшедшую и смертельно опасную игру…» Значит, люди, а не человек. Не один человек. В том, что их, по образному выражению Штейнберга, «сумасшедшая игра», элементом которой я как бы являюсь, смертельно опасна, — я уже успел убедиться. Это мне уже дали понять в полной мере. Идем дальше…
— Осторожней! Смотри, куда прешь, торопых-потемкович! — Шагая по аллее между могилами, я задел плечом служащего в линялой спецовке.
«Торопых-потемкович!» Надо же! Богата родная речь на затейливые обращения!.. Ладно. Идем все-таки дальше. Иван Ильич назвал меня тогда пешкой. Королевской, точнее, пешкой. Стало быть, есть и фигуры посолиднее? Или пешка — это некий образ болванчика, чьи действия используются вслепую? Или что-то еще? А что, собственно, еще? Еще он добавил, что «не имеет ни желания, ни возможности объяснить суть этой игры». Отложим пока суть, оставим в покое возможности и остановимся на желаниях. Если Иван Ильич не хотел обнаружить передо мной источник опасности, логично предположить, что этот источник ему был близок не только в информационном смысле, но и в общепринятом. Источник этот, причина всех моих бед, вполне мог оказаться близким Штейнбергу лицом. И следовательно, сегодня лицо это должно было появиться здесь, среди множества знакомых, друзей и родственников, большая толпа которых собралась в ожидании ритуального испепеления бренных останков Ивана Ильича.
Следуя довольно туманным представлениям о правилах конспирации, я не стал смешиваться с этой траурной компанией, где все так или иначе друг друга знали, а направил свои стопы к зданию, расположенному поблизости. Это был двухэтажный колумбарий под номером 18. Голубой барельеф рядом со зданием выглядел как безумный ребус. Если отгадывать его слева направо по диагонали, пропуская все фигуры между Петрушкой и пеликаном, то при желании складывается слово «пепел».
Остановившись на пороге братской усыпальницы, я стал рассматривать толпу у крематория. Видел я, естественно, только тех, кто еще оставался снаружи. Большинство провожающих, насколько я мог судить, находилось в зале ожидания за дверьми, которые сторожила добрая дюжина телохранителей. Но это меня как раз удивляло меньше всего. Среди окружения Ивана Ильича должны были присутствовать небожители, и многие, конечно, собрались проститься с управляющим. Как заметил известный писатель эпохи соцреализма: «Какой русский не пойдет за гробом соседа?»
Разочарованный результатами беглого осмотра или, вернее, их отсутствием, я вернулся к «Москвичу».
— Ну что? — деловито спросил Матвей Семеныч. — Кого будем фотографировать?
— Всех, — отозвался я. — На кого пленки хватит.
— Пленки хватит, — уверил меня Проявитель. — Пленки хоть… Короче, много пленки.
Через полчаса ожидания фотоаппарат Матвея Семеныча защелкал. Близкие и друзья покойного потянулись на выход.
— Чувих снимать будем? — Увлеченный своим делом фотограф нацелил объектив на подъехавшую к воротам кладбища машину.