— Опознал? — Я прицелился и попал ногами в тапочки.
— Опознал, — сник мой сосед. — Ты не подумай чего! Сначала-то я заартачился. «Не берусь, — говорю, — по костям и каким-то обрывкам ткани подлинник определить!» А там следователь из прокуратуры, сом такой зубастый…
— Коронер?
— Точно! Эта фамилия! Вредный такой еврей! Прижал меня и с подвохом спрашивает: «А по особым приметам?!» Ну, чувствую, сейчас пятнадцать суток впаяет с конфискацией!.. И подписался. Взял грех.
Свою реляцию Кутилин закончил выносом газеты. Газета была приобретена им на следующий день и оставлена для памяти. В подвале первой полосы под общим заголовком «Срочно в номер!» между заметками «Повара убило обломком плиты» и «Покупать на рынке творог становится опасно» траурной художественной рамкой был обведен рассказ «Драма на Ходынском поле»: «Во вторник утром при взлете с территории авиационной выставки «Ходынка» потерпел катастрофу вертолет «Ми-2» частного аэроклуба «Стрекоза», на борту которого находились пилот 1-го класса Н. Журавлев и двое пассажиров: охранник «Дека-Банка» А. Угаров и госпожа М. Свешникова. Спасатели отряда МЧС и сотрудники ГУВД, первыми прибывшие на место аварии, не исключают криминальной подоплеки данного происшествия. По свидетельствам многочисленных очевидцев, взрыву предшествовала интенсивная перестрелка, доносившаяся со стороны выставки. О дальнейшем ходе расследования читайте в ближайшем выпуске».
Стало быть, вот какая у Марины фамилия. Свешникова.
— А ее где похоронили? — спросил я, откладывая газету.
— Законно у подружки можешь узнать, — подкинул идею Кутилин. — Она звонила тебе раза три незадолго до того, как ты дуба дал. Обещалась мне позировать, если я тебя отыщу.
— А с рукой что? — кивнул я на гипс.
— Дружбану своему спасибо скажи, — насупился Юра. — Поминки все твои, будь они неладны.
Оказалось, Кутилин по широте душевной вызвался организовать мои поминки. Хоронили меня силами рабочего коллектива и общества ветеранов-интернационалистов. Публики, по утверждению моего соседа, было не много, но и не мало. Отпевание, речи надгробные — честь по чести. Банк родной выделил средства на такое мероприятие. Помянуть меня собрались лишь самые близкие, среди которых, разумеется, присутствовал и Журенко с молодой женой Ларой. Здесь Кутилин запнулся и историю смял.
— Накрыл я стол персон на двадцать, — перекинулся Юра на более общие воспоминания. — Все было чинно-благородно. Шилобреев надрался как свинья. Стал самбу танцевать в мастерской. Да на всякого самбиста есть, как известно, палка с гвоздем. Егоров его живо к порядку призвал. Еще и посуду мыть заставил. Слушай, а я и не думал, что ты у нас такой положительный!
— Ну-ну, продолжай. — Я с трудом поднялся с дивана и поплелся на кухню ставить чайник.
— Был там субчик один в полосатом галстуке, примерно таком, как я тебе из Италии привез. — Кутилин последовал за мной.
— Шибанов, — подсказал я, воспламеняя конфорку.
— Вот он про тебя!.. И герой ты войны чуть ли не русско-японской, и передовик производства, и отзывчивый сотрудник!
— Это у нас традиция в банке, — пояснил я. — О мертвых или хорошо, или ничего.
— Егоров ничего про тебя сказал. «Я с Александром Угаровым, — сказал, — пять лет в общей школе учился среднему образованию, и за все эти полные лишений года на товарищей своих он, представьте, ни разу!..»
— Зато он стучал. — Разлив кипяток по чашкам, я присел на табурет.
И, словно в подтверждение моих слов, раздался стук.
— Каковы наши действия?! — воспрял Кутилин.
— Впускай! — отмахнулся я.
В прихожей забубнили голоса, в коридоре загремели сапоги, и легкий на помине участковый Егоров застыл при виде меня посреди кухни, как памятник неизвестному офицеру.
— Егоров! — вернул я его на землю.
— Я! — эхом откликнулся участковый.
— Ты взятки берешь?!
— Никак нет! — доложил он строго по форме.
Я обошел его, сходил в комнату и вернулся с двумя банкнотами по 100 долларов, одну из которых сунул ему под нос. Егоров продолжал стоять навытяжку и смотрел вдаль. Пришлось поднести купюру пред его светлые очи.
— Знаешь этого гражданина?
— Никак нет! — стараясь, чтоб я не попадался ему на глаза, гнул свое Егоров.
— Это Бенджамин Франклин. — Я вернулся на табурет. — Американский общественный деятель.
Кутилин из-за спины участкового подавал мне какие-то знаки.
— Прославился Франклин двумя изречениями, — стал я просвещать Егорова, — первое: «Любишь ли ты жизнь?..»