– Подождите. Что «нечто подобное ей привиделось? И почему вы рассказываете обо всем этом мне?! Почему?! Демон вас забери!
– Потому что я не могу держать все это в себе! – отчаянно прошептал, наклонившись почти к самому моему лицу, Данкэн. – Вот почему! Потому что я боюсь – и сам не знаю, чего именно. – Неожиданно он откинулся на спинку стула и покачал головой: – Что же касается «чего-то подобного», то, думаю, вы сами прекрасно понимаете, что я имел в виду.
– Нет! – прорычал я, взбешенный. – Я не какой-нибудь растреклятый Пресветлый с даром чтения мыслей, и я не понимаю того, о чем не говорят в открытую и даже думать боятся! Вы псих, Данкэн, просто молодой человек с расшалившейся фантазией, навыдумывавший демон знает какой чуши и пытающийся теперь спастись от нее, рассказывая о ней другим! Боги, вам что, мало повествований?! Зачем еще нагнетать и без того тяжелую атмосферу, скажите на милость?! Неужели только затем, чтобы можно было написать крутой «репортаж из проклятой башни»?
– Вот! – сказал он внезапно, тыкая вилкой в опасной близости от моих глаз. – Вот! Вы только что сами признались..
– В чем? Ну в чем я признался, скажите на милость?!
– В том, что здесь тяжелая атмосфера, – заявил он, невозмутимо уставясь на меня своими блестящими глазами. – И теперь вам не отвертеться.
И здесь я сделал, наверное, единственное, что могло обескуражить его. Я рассмеялся. Я смеялся долго и со смаком, не обращая внимания ни на его удивленную физиономию, ни на осторожные взгляды слуг. Отсмеявшись, похлопал его по плечу и встал:
– Если желаете – если вам будет от этого легче, – я готов тысячу раз повторить: «Здесь тяжелая атмосфера». Вы довольны, дружище? Надеюсь, что да, потому что больше мне нечем вам помочь. Привет! Надеюсь, за завтраком мы с вами не увидимся.
С этими словами я развернулся и вышел прочь из зала. Сумасшедший день и достойное его завершение.
В комнате было невыносимо холодно. Когда я уходил, забыл закрыть окно заглушкой, и теперь ночной воздух пробирался внутрь, остужая простыни и одеяла. Выругавшись, я поднял прислоненную к стене заглушку и плотно притиснул ее к окну. Ужасно хотелось спать, и веки не желали слушаться моих команд. Но спать было еще рано.
Я раскрыл сумку, достал оттуда диктофон и принялся за работу. Кроме того, нужно было сделать хотя бы пару эскизов, пока изображения свежи в памяти. Почему-то казалось, что впереди меня поджидают тяжелые деньки с минимумом свободного времени, а при таком раскладе, как правило, то, что не фиксируешь сразу, потом очень быстро и безвозвратно забывается.
Закончил я только через пару часов, забрался под одеяла и на ощупь потушил свет. Конечно, нужно было еще обдумать все случившееся после повествования, и обдумать серьезно, – но сил на это уже не было. Сон проникал в меня, и оставалось только надеяться, что в нем не будет никаких черных лепестков и сумасшедших журналистов. Впрочем, если бы нужно было выбирать между тем и другим, я бы, наверное, выбрал лепестки.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Меня разбудили еще раньше, чем вчера. Слуга бесстрастным голосом сообщил, что пора завтракать и что сразу после завтрака начнется повествование, так что, если я не хочу его пропустить, лучше поторопиться. Я не стал уточнять, что именно «если я не хочу пропустить» – завтрак или повествование, – просто сполз с кровати и начал одеваться. Я не желал пропускать ни того ни другого.
Спустившись в Большой зал, с некоторым удовольствием заметил, что за столом собрались не все. Вот Данкэна, например, нет. Мелочь, а приятно. Небось спит без задних ног после вчерашних откровений. Наверное, и напился еще, как сапожник.
Я опустился на стул с львиными лапами вместо ножек и улыбнулся Карне:
– Привет! Как спалось? Она мило сморщила носик:
– Спасибо, не очень. В этих комнатах или слишком жарко, или слишком холодно. Вчера мерзла всю ночь под одеялами, а сегодня – наоборот. Почему-то кажется, что отчасти в этом виновато давешнее повествование.
– Не исключено, – согласился я, накладывая себе салат. – Помните, как вчера сразу после него всем захотелось пить?
– Точно. Я тогда еще удивилась, а потом забыла – столько было впечатлений.
– Да, – кивнул я, – впечатлений предостаточно.
Даже больше, чем хотелось бы.
– Кстати, вы не видели Данкэна? Я покачал головой:
– Нет. Мы расстались с ним вчера, и с тех пор – не имел чести. А что?
– Да ничего в общем-то. Просто я подумала, что он – единственный, кого сегодня нет за столом. Странно, не так ли?
– Ну, эта странность – ничто по сравнению с ним самим, – ответил я, немного злорадствуя. – Он ведь сам – одна большая ходячая странность.
– Он не понравился вам, – констатировала Карна. – Почему?
При этом она пытливо посмотрела на меня, словно хотела увидеть, когда я скажу неправду.
– Данкэн говорит странные вещи, – осторожно произнес я. – Неприятные и непонятные вещи. Вчера мне показалось, что он немного не в себе. Психически неустойчивый человек.
– Может быть, – задумчиво прошептала девушка. – Может быть, вы и правы. Но все-таки почему его нет с нами? Странно.
Мы завершили завтрак в молчании, и я готов был побиться об заклад, что Карна все время думала об этом проклятом писаке. Подобные мысли раздражали, но я напомнил себе, что нахожусь здесь не затем, чтобы ухлестывать за молоденькими девушками. Даже если они демонически хороши. В конце концов, стоит мне закончить это дело, как отбою от них не будет. Тогда ничто не помешает отыскать Карну и попробовать продолжить все в совершенно другой обстановке.
От этих мыслей меня оторвали – кто-то меня толкнул. Я обернулся, почти на сто процентов уверенный, что это появилась наконец наша пропажа – растреклятый Данкэн. Но это был не он. Это была та самая толстуха с крашеными завитыми волосами – та, которую успокаивала вчера Карна. Видимо, дама чересчур увлеченно орудовала вилкой с ножом и не рассчитала силу замаха на тот искромсанный кусок мяса, что лежал в ее тарелке. Теперь женщина приложила к своей необъятной груди ладонь и начала извиняться. Я уверил ее, что все это сущие пустяки, и поспешил отвернуться. Паршивое настроение. Сегодня, похоже, решающий день. Нужно быть внимательным и собранным и не отвлекаться на мелочи… Где же этот Данкэн?
Толстуха что-то лепетала у меня под ухом. Кое-кто стал даже оборачиваться, чтобы посмотреть, что происходит.
Я взглянул на Мугида. Тот сидел прямой, словно наглотался шпаг, и бесстрастный, как скала. Казалось, он и не думал вести нас в ту комнатку. А толстуха все не переставала болтать.
Когда мое терпение уже готово было подать в отставку, старик поднялся и попросил всех следовать за ним. Я вздохнул с заметным облегчением и чуть ли не бегом покинул зал. Карна, как это ни удивительно, осталась позади и даже поддержала беседу с той надоедливой теткой. Я велел себе не обращать внимания – есть цель поважнее.
Внизу у гобеленов нас поджидал Данкэн – эту долговязую подвижную фигуру было трудно не узнать. Он выглядел так, словно его шарахнули по голове чем-то тяжелым. Другими словами, внешне начал наконец-то соответствовать своему поведению.
Стоило ему заметить нас, журналист нервно дернулся, замер в нерешительности, а потом шагнул навстречу всей честной компании.
– Доброе утро, господин Данкэн, – поприветствовал его Мугид. – Вы решили сегодня не завтракать?
– Да, – пробормотал тот, краснея. – Решил.
Никогда бы не подумал, что этот хлыщ умеет краснеть, но не верить собственным глазам не было никакой причины.
Все вошли в комнатку и разместились там же, где и вчера. Данкэн при этом сидел, отодвинувшись от меня настолько далеко, насколько смог, и бросая время от времени в мою сторону настороженные взгляды. Кажется, он окончательно сошел с ума.
– Начнем, господа, – проговорил Мугид, усаживаясь в каменное кресло. – Все ли чувствуют себя в состоянии внимать?
Мы закивали, и он…