– я ем нормально, – сказала кира. – что там с твоим переводом? с сониной школой нужно решать.
– решим, – сказал ян, стиснув зубы, и злобно защелкал мышкой.
вечера стали холоднее и длиннее, соня продолжала носиться по двору с воплями и рогаткой, однажды завалилась домой с огромной компанией – мам, мы в туалет, дай водички, есть что поесть?
– могу сварить сосиски с макаронами, – задумчиво сказала кира, изучая холодильник.
– это долго! давай бутеры! умираем хотим есть!
– не с чем, – быстро сказала кира, проворно захлопнув дверь перед носом дочери.
– с сыром!
– сыра мало, выбирайте: макароны или смерть. или гречка. – властно сказала кира.
дети покорились судьбе, через полчаса все сидели за столом, сосредоточенно наматывая на вилки утопающие в крови кетчупа спагетти. кира внимательно рассматривала артура, сидящего рядом с дочерью. длинный, рыжий, жилистый, как мать, и с блеклыми, словно постиранными, но цепкими глазами деда.
– а ты чего не ешь?
– а он вообще никогда не ест, – ехидно сказала пухлая фима из третьего подъезда.
артур внимательно посмотрел на фиму. та испуганно уткнулась в тарелку.
– такое, – тихо добавила она.
– я не голоден, спасибо, – вежливо сказал артур.
кира хмыкнула и стала убирать тарелки. еда была буквально уничтожена – посуду можно было просто протереть, за исключением тарелки мальчика. кира подождала, когда хлопнет дверь, и брезгливо соскребла остывшие макароны в отдельный пакет – несмотря на то, что к еде подросток не притронулся, трогать ее самой тоже почему-то не хотелось.
– а вдруг они откажут? – спрашивала кира ночью, прижимаясь к яну костлявым боком.
– значит, откажут, – отвечал ян, осторожно перебирая ребра жены. – значит, буду искать другие варианты. тут нельзя оставаться.
– почему нельзя? – спросила кира.
ян повернулся к жене и внимательно посмотрел на нее, словно видя впервые.
– ты шутишь сейчас?
– нет, – спокойно ответила кира.
в темноте ее лицо казалось чужим. ян рассматривал ее, словно пытаясь собрать воедино новые для него ломкие линии – заострившийся нос, резкий подбородок, впалые скулы, о которых она всегда мечтала (о чем она еще мечтала? выучиться на режиссера? выпустить альбом? переплыть босфор? родить еще ребенка? невозможно вспомнить). линии отказывались собираться во что-то хоть отдаленно знакомое.
«смотрю ее, как наташа ростова – оперу», подумал ян и рассмеялся.
– что смешного? – так же спокойно спросила кира. – а чем нам тут плохо?
– а чем нам тут хорошо? – тихо спросил ян.
кира напряглась, скинула с себя плеть руки мужа и пошла на кухню. оттуда донесся шелест бумажного пакета.
ян закрыл глаза.
наступила осень. соня с ворчанием пошла в школу – она уже раструбила всем одноклассникам, что уезжает в другую страну, и теперь возвращение выглядело позором. walk of shame! кричала она из прихожей на своем отполированном репетиторами и сериалами английском, хлопала дверью, и в квартире повисала тишина. ян вставал рано, с остервенением работал и варил супы, кира спала до полудня, с остервенением драила квартиру и ела сыр – уже без хлеба, просто кромсая его ножом и слизывая с лезвия без малейшего страха порезать язык. в лавку они ездить перестали – теперь сыр попадал прямиком в квартиру, но сначала его нужно было забрать у соседей. кира стала заходить к ним: сначала к двери – воровато, как у курьера из сексшопа, выхватывала сверток из рук майка, потом начала заходить внутрь, потом стала проводить там часы. это ян заметил не сразу.
– что ты там делаешь? – однажды вечером спросил ян, словив ее в дверях.
– ну так, – неопределенно пожимала кира плечами. – болтаю.
– значит, так, – жестко сказал ян. – я тебе туда ходить не разрешаю, сыр этот ебаный ты есть прекращаешь, начинаешь нормально питаться и заниматься ребенком. ей, кстати, тоже туда нельзя.
– что нам еще нельзя? – спросила кира. – что нам тут всем еще, блядь, нельзя?
ян с удивлением посмотрел на жену. она глядела на него с яростью, от которой веяло холодом и козлиным душком. он тихо покачался на пятках и пошел обратно в кабинет. сел перед монитором, дрожащим курсором ткнул в черную жирную строчку во входящих, прочитал письмо, долго смотрел в экран. пошел на кухню, налил стакан выдохшегося от старости портвейна и закурил.