Они появились под утро. Примерно за час до рассвета. Заранее дали короткий сигнал на рацию Треми, и пилоты принялись готовить «вертушку» к полету.
Цепочка одетых в черное спецназовцев была едва различима в предрассветном сумраке, но Захар, который, ко всему прочему, оказался отличным собеседником и неплохим поэтом, сумел разглядеть группу издали. Он удовлетворенно хмыкнул, поднялся на ноги, легко запрыгнул на высокий камень и замер, словно пересчитывая своих людей.
— Хорошо идут, — сдержанно похвалил спецназовцев подошедший к камню Чекряев. — Быстро.
Выпитое вино слегка улучшило настроение фээсбэшника.
— Торопятся, — улыбнулся полковник и посмотрел на сереющее небо.
Двигались люди Треми действительно быстро. Даже очень быстро, если учесть, что каждый из них нес на плечах увесистый мешок с героином. Чекряев пробежал взглядом по цепочке. Семнадцать человек. А с караваном должно было идти не менее сорока басмачей. Неплохая статистика. Как там выразился Петрович: «Профессиональные убийцы на экзаменах»? Похоже на то. Капитан вздохнул, собрался вернуться к костру, но замер, наконец разглядев, что двое из этих семнадцати не были спецназовцами: широкие штаны, длинные рубахи… Пленные!
— Полковник, вы берете пленных?
— Это мое дело, — с холодной любезностью ответил Треми.
— Зачем они вам?
— Что за дурацкий вопрос, капитан? Неужели вы думаете, что военной разведке не о чем побеседовать с басмачами?
Мешки с героином спецназовцы бросили у края вертолетной площадки. Молча подбежали к спрыгнувшему с камня Треми и построились в шеренгу. Молча. Не произнеся ни слова. И ни намека хоть на какой-нибудь рапорт. Тяжело дышащих пленных молча заставили встать на колени в конце строя. Руки на затылке. Глаза опущены. Сами спецназовцы, как отметил Чекряев, дышали ровно и спокойно, словно не было позади бессонной ночи, боя и изнурительного марш-броска по Бороде Дьявола. И еще капитан заметил, что черные комбинезоны бойцов запачканы кровью. У всех.
Треми медленно прошел вдоль строя, остановился у пленных, помолчал и коротко приказал:
— Уходим. — И обернулся к начальнику заставы: — Майор, спасибо за гостеприимство…
— Стоять!
Чекряев подскочил к одному из пленных.
— Мустафа!
В глазах басмача на мгновение мелькнула надежда. И сразу же исчезла, уступив место обреченной покорности.
— Мустафа! — Чекряев посмотрел на Захара. — Захар, это мой человек!
— Это мой пленный, — сухо напомнил полковник.
Дорохов подошел поближе и набычился, недружелюбно глядя на Треми. Чекряев искренне надеялся, что напарник не сорвется, — он рассчитывал договориться с Захаром.
— Вы, наверное, не поняли, полковник, — тихо сказал Чекряев. — Этот человек мой осведомитель. Он работает на ФСБ. Он наш человек. Отдайте его.
— Этот человек должен был умереть несколько часов назад, — ровным голосом произнес Треми. — То, что он до сих пор жив, ничего не меняет — это ненадолго. Мне бесконечно жаль, капитан, но я уже советовал вам забыть о караване.
— Не надо, русский, — хрипло проронил Мустафа, поднимая глаза на Чекряева. — Они не отпустят… — Басмач каркнул: то ли кашлянул, то ли издал смешок. — Я ведь знаю, кто они…
Стоящий рядом спецназовец молча ударил Мустафу в голову. Ногой. Коротко и очень ловко. Чекряев даже не сразу понял, что случилось, — неясное движение человека в черном, и потерявший сознание осведомитель начинает заваливаться на бок. А когда капитан понял, что произошло, то уже не смог сдерживаться. Он крикнул что-то грубое и бросился к Треми, на ходу вытаскивая из кобуры пистолет…
Когда к Чекряеву вернулась способность здраво оценивать происходящее, он понял, что все закончилось не так уж и плохо: его не убили. Капитан лежал на спине, и острый камешек больно врезался в позвоночник. В щеку грубо упирался автоматный ствол, а перед глазами находился запыленный армейский ботинок: кто-то наступил фээсбэшнику на грудь и крепко придавил к земле.
— Полковник, — позвал Чекряев. — Полковник.
— Пусть он повернет голову, — разрешил Треми.
Автоматный ствол чуть отодвинулся, и капитан получил возможность оглядеть всю сцену. Здоровяк Дорохов находился в точно таком же положении, что и он: распластан на земле, над ним человек в черном. Мустафы и второго басмача не было видно, видимо, спецназовцы затолкали пленных в вертолет.
— Захар, вы только что совершили преступление, — процедил Чекряев. — Майор, вы обязаны оказывать мне полное содействие.
— Вы хотите, чтобы я поднял заставу? — осведомился Петрович.
— А если хочу?
— Боюсь, я даже не смогу поднять руку без их разрешения, — улыбнулся майор. — Разве не видите?
Спецназовцы не тронули пограничников, но рядом с начальником заставы стоял человек Треми. Стоял молча, не шевелясь и не проявляя никакой агрессии. Но Чекряев уже знал, как мало нужно времени людям полковника, чтобы начать убивать.
— Я с ними воевать не собираюсь. Мне достаточно басмачей.
— Мы уходим. — Захар слегка склонил голову. — Господа, мне жаль, что наша встреча закончилась подобным образом.
Чекряев дернулся, почувствовав укол в шею, и тут же затих. Только успел подумать, что прикоснувшиеся к нему пальцы были необычайно холодны. Контролировавший капитана спецназовец деловито проверил пульс, задрал веко и кивнул:
— Спит.
Бойцы Треми черными тенями исчезали в вертушке. Полковник задумчиво прищурился на сереющее небо.
— Майор, а ведь ты зря не подчинился нюхачам. Теперь проблемы будут.
— Пошел ты… — беззлобно ругнулся пограничник. — Лучше неприятности по их линии, чем твой нож в сердце.
Захар усмехнулся.
— Я бы не стал тебя убивать, майор. Мы сюда басмачей бить приходим, а не своих.
— А что ты со мной сделал бы? — заинтересовался пограничник.
— Накостылял бы. А вот нюхачей бы шлепнул. Ты им жизнь спас, майор.
— Я сюда басмачей бить поставлен, а не своих, — словно эхо откликнулся Петрович. — Удачи, Захар!
— До встречи!
Черная вертушка плавно поднялась с земли и устремилась вдоль Бороды Дьявола.
Вадим Панов
Правила крови
Когда Тереза увидела его впервые, он уже был героем.
Нет, не так. Он уже был Героем. И не только для молоденькой девчонки, едва вступившей в пору юности. Нет. Он был Героем для всего Ордена. Любимцем гордой Чуди, кумиром мальчишек и предводителем воинов. Он был Героем для седых ветеранов и честолюбивых лейтенантов, для великих магов и неустрашимых рыцарей. Менестрели слагали баллады о его подвигах, а во время любого застолья обязательно поднимался тост за его здоровье. Он был образцом для подражания, но никто не мог упрекнуть его в кичливости или чванстве. Он заслужил уважение и дорожил им. И за это его любили еще больше.
Когда Тереза увидела его впервые, он поднимал кубок за здоровье ее отца, и молодежь, допущенная за праздничный стол, затаив дыхание, ловила каждое слово кумира. Его густой, уверенный голос заставил трепетать сердце Терезы… а впрочем, все женские сердца трепетали при виде Героя. Но его победы ограничивались только полями сражений: Герой с любезной улыбкой смотрел на обожательниц, но оставался верным красавице жене.
Которой остро завидовала Тереза. Завидовала без злости, даже тогда, когда тоска рвала на части юную девичью душу.
А потом был первый выход в свет, первый бал в Замке и первый, и самый главный, танец в жизни любой девушки Чуди — Хоровод Полевых Цветов. Юные красавицы, облаченные в розовые туники и украсившие себя гирляндами нежных цветов, открывали первый бал года, первыми приветствовали весну и окончательно вступали в новую пору жизни. Это был танец прощания с детством: после Хоровода, согласно древнему обычаю, к девушке можно засылать сватов. Тереза танцевала среди других, ловила на себе взгляды горячих юношей, но ее глаза сияли только для него. Только для Героя, сидевшего по правую руку отца. И букет Терезы, который девушки по традиции бросали зрителям, попал к нему. К Герою. И она увидела его улыбку. Улыбку, предназначенную ей.