Его собственный второй ребенок родился в том же месяце, через две недели после Дрино. «Еще одна дочь», как он описывает это событие в дневнике. Мэри Эдит родилась в ноябре 1887 года и удостоилась краткого упоминания в рождественском письме Генри к Коучу.
Пока я размышляю обо всем этом, входит Джуд; она говорит, что собирается к врачу, чтобы подтвердить беременность, а потом — на работу. Прочитав строчку из дневника Генри, спрашивает, кого я хочу, мальчика или девочку.
Никого, мысленно отвечаю я, отчаянно надеясь, что ближе к родам это изменится.
— Мальчик у меня уже есть, — говорю я. — Так что лучше девочка.
— Разве в викторианскую эпоху люди не хотели детей ради их самих? Почему всегда речь заходила о наследнике?
Я отвечаю, что, по моему мнению, тогда тоже были люди, предпочитавшие девочек мальчикам. Просто Генри не входил в их число. А что думала на этот счет Эдит, мы не знаем.
— Но ведь он еще не был лордом. У него не было ни земель, ни большого дома в деревне — ничего такого.
— У него был Годби-Холл, если уж на то пошло. Мужчины обычно хотят сына. И теперь многие люди предпочли бы родить сначала сына, а потом — дочь.
Джуд начинает рассуждать на эту тему, и я уже жалею о своих словах. Раз уж она смогла забеременеть, может, у нее есть время для двоих детей? Я не отвечаю, мне нечего сказать — в данный момент я не в состоянии обсуждать это, даже если бы попытался. Поэтому я лишь прошу жену позвонить после визита к врачу. Или мне поехать с ней?
— Нет, дорогой, — отвечает Джуд, целует меня в макушку и обещает позвонить.
Когда она уходит, я беру опубликованную десять лет назад монографию о королеве Виктории и гемофилии и начинаю ее просматривать. Наверное, Генри сам хотел бы написать такую книгу, но это было невозможно. Даже если какое-то издательство и согласилось бы ее опубликовать, то этот труд, несомненно, повлек бы за собой потерю работы. Я даже думаю, что Генри не рискнул даже предупредить принцессу Беатрис об опасности, которая подстерегает ее детей, хотя совет ей и принцу Генриху ограничиться сыном и дочерью был бы оправдан — оба следующих ребенка Баттенбергов были мальчиками и оба болели гемофилией.
Джуд звонит в полдень и сообщает, что беременность подтвердили. Ребенок родится, скорее всего, к Рождеству. В любом случае это ожидаемая дата родов. Врач порекомендовал ей внутриутробный скрининг. Она может сделать пробу ворсинчатого хориона — что бы это ни значило, — а также амниоцентез или какой-то анализ на альфа-фетопротеин. Назначен также тест Барта, но я забыл, для чего он. Риск пробы хориона выше, чем амниоцентеза, и поэтому Джуд выбрала последний. Да, и ультразвук тоже. Я не знаю, как на все это реагировать, и говорю, что поведу ее в какое-нибудь милое местечко поужинать. Потом позвоню — в Парламент я сегодня не собираюсь.
В викторианскую эпоху всего этого у женщин не было. Они скрывали свою беременность почти от всех, вплоть до того, что в последние месяцы вообще не выходили из дома. Я начинаю размышлять о принцессе Беатрис, задаваясь вопросом, вспоминала ли она во время третьей беременности о болезни своего брата Леопольда и о его смерти. Или о своем племяннике Фритти, принце Фредерике Гессенском? Схема передачи гемофилии была уже известна. Несмотря на многочисленные заблуждения и досужие домыслы, например, что больной гемофилией мальчик мог унаследовать болезнь от отца, что цинга и гемофилия — это одно и то же, хотя уже существовали достоверные медицинские знания, не опровергнутые и сегодня. А широко распространенное мнение, что женщины могут болеть гемофилией, отвергаемое на протяжении многих десятилетий, оказалось верным. Должно быть, научные труды Генри оказались слишком сложны для Беатрис или мать запрещала ей читать книги такого рода. А дети продолжали появляться на свет, потому что вплоть до XX века надежных противозачаточных средств просто не существовало.