Вид у Лахлана задумчивый и даже более мрачный, чем обычно.
— А теперь болезнь просто сошла на нет? Я имею в виду королевскую семью.
Я отвечаю, что у королевы Виктории было пять дочерей, и у всех, кроме одной, в свою очередь, были дочери или дочь, и поэтому просто удивительно, что так мало мужчин в семье страдали гемофилией, а сама болезнь так быстро исчезла сама собой.
— Одна или несколько русских великих княжон были носителями дефектного гена, однако все они погибли в подвале в Екатеринбурге. Сыновья принцессы Хелены были здоровы. Одна из ее дочерей развелась с мужем, потому что он оказался гомосексуалистом, а другие так и не вышли замуж. Они могли быть носителями болезни. К концу сороковых годов двадцатого века все больные гемофилией умерли, а все носители либо оказались бездетными, либо не имели дочерей, либо уже вышли из детородного возраста. Виктория принесла в семью этот недуг — а возможно, мутация в ее генах или в генах ее матери, — а через сорок пять лет после ее смерти болезнь исчезла.
— Ваш прадедушка, — спрашивает Лахлан, — он хоть как-то помог этим мальчикам Баттенбергам прожить достаточно долго, чтобы стать пушечным мясом и научиться водить машину?
— Я не знаю, что можно было сделать в то время, кроме как посоветовать родителям беречь их детей от падений и порезов.
— А что случится с больным гемофилией, если ему нужно удалить аппендикс?
— Он умрет.
Лахлан издает характерный, сухой смешок, в котором нет ни намека на веселье. Это признак того, что нужно сменить тему. Его лицо, напоминающее морду моржа, вытягивается.
— Вы понимаете, не правда ли, что если в следующем году мы с вами захотим сюда прийти, то сможем сделать это только в качестве гостей какого-нибудь пэра?
Раньше я как-то не задумывался, но теперь эта мысль вызывает у меня легкую дрожь. Конечно, нет, возражаю я с большим оптимизмом, чем чувствую на самом деле. Мы по-прежнему сможем приходить сюда, есть и пить — разве нет? Ни в коем случае, возражает Лахлан.
— Нас заставят очистить письменные столы, вернуть компьютеры и снять таблички с именами с вешалок, потому что это конец, мой мальчик. Сумерки богов. Не знаю, что сказал бы на это ваш прадедушка.
— Или ваш древний предок, землевладелец.
— Они оба перевернулись бы в своих гробах, — говорит Лахлан.
Что я буду делать с мантией, когда придется уйти из Палаты лордов? У каждого титула своя мантия. У баронов два ряда «горностая», у виконтов — два с половиной, у графов — три, у маркизов — три с половиной, у герцогов — четыре. Если барон или баронесса появляются в чужой мантии с тремя рядами побитого молью белого меха, поднимается шум. Эти вещи очень важны для некоторых наследственных пэров, которые толпятся на официальном открытии сессии парламента и слушают потомков знатных родов, рассуждая о том, кто во что одет и почему.
Сомневаюсь, что мне еще придется надевать мантию Генри. Ко времени следующего прихода королевы в Вестминстерский дворец меня тут уже не будет.
13
Генри стал пэром в шестьдесят лет. Посторонний человек, окидывающий взглядом его жизнь, пришел бы к выводу, что у него было все, о чем может только мечтать человек: успех в обществе, блестящая профессиональная карьера, достаточный для комфортной жизни доход, хорошее здоровье, жена, четыре дочери и наследник. И сын теперь унаследует не только имя и состояние — после смерти отца он станет пэром. Но Генри хотел еще одного сына.
Он появился на свет в 1897 году. Запись о его рождении в дневнике Генри еще короче, чем в прошлый раз: «Родился сын». Родители не стали ждать трех месяцев, как это было с Александром, а крестили ребенка через шесть недель. Свидетельства о крещении обоих мальчиков хранились в одном из сундуков Генри. Я не нашел документов на девочек, хотя всех детей, вне всякого сомнения, крестили. Новорожденного назвали Джордж Томас.
Вид этих красивых сертификатов, оформленных в красных, синих и зеленых тонах и украшенных скромным золотым листочком, вроде личного герба, наводит меня на размышления об имени для нашего ребенка. Пусть выбирает Джуд. В прошлый раз решающее слово осталось за мной. То есть я имею в виду, что отверг предложение Салли, которая хотела назвать Пола Торквилом. Теперь я постепенно привыкаю к мысли, что снова стану отцом. Мне так приятно видеть радость Джуд, осознавать, что утром она проснется такой же счастливой, как накануне вечером, и я почти забываю о бессонных ночах, грязных пеленках и хроническом беспокойстве, этих неизбежных спутниках детей. Думаю, все дело в моей чрезмерной привязанности к жене (вернее, к этой жене), которая заставляет меня долго терпеть все, что угодно, лишь бы она была довольна.