Я сижу с Джуд, держу ее за руку. Мы спим, обнявшись, как будто боимся, что ночью кто-то придет и разлучит нас. И никакого секса. Даже мысль о нем кажется грубой. Кроме того, я не знаю, нужно ли использовать презерватив, или Джуд должна принять таблетку или еще что-то, а спросить боюсь. Я вожу Джуд в ее любимые рестораны, покупаю по ценам черного рынка билеты на спектакли, которые мы не видели. Я оформил подписку на канал блокбастеров, и мы каждый вечер смотрим старые фильмы. Бездетные друзья усердно приглашают нас пропустить по стаканчику или на ужин. Имеющие детей тактично молчат. Через месяц такой жизни Джуд не делает того, чего мне хотелось бы, чего я начинаю желать. То есть не делает сексуальных намеков, когда мы сидим на диване и смотрим «Касабланку», но когда мы выключаем свет и поднимаемся по лестнице, она — голосом, которым обычно предлагает заранее забронировать места в гостинице на рождественские каникулы — сообщает, что пора снова попытаться сделать ребенка.
Я должен быть импотентом, потенциальным потребителем «Виагры», но почему-то этого не происходит — несмотря на мою уверенность. Я ожидал полного фиаско, но вышло наоборот. Наверное, я просто считаю свою жену самой привлекательной и желанной женщиной из всех, что я знал, — и точка. Вот и хорошо. Я словно слышу со всех сторон громкие одобрительные возгласы.
Сон не идет, и я лежу рядом со спящей Джуд и думаю о Генри и обо всех мужчинах викторианской эпохи. Принято считать, что импотенция вызывается скорее психологическими, чем физиологическими причинами. Так что если у женщин в XIX веке действительно отсутствовала сексуальность, то они не предъявляли к мужчинам требований, которые те были не в состоянии удовлетворить, и, следовательно, об импотенции не могло быть и речи. Но мне кажется, это неправда — просто мужчины XIX века предпочитали в это верить. В прошлом веке предполагалось, что мужчины «опытны». Я размышляю, был ли Генри «опытным» и вообще, размышлял ли он об этом. Может, его обучила Джимми Эшворт? Обучить можно лишь способного и восприимчивого, но мне почему-то не кажется, что Генри согласился быть учеником. Эдит, вероятно, приняла то, что ей предлагали, и если и ждала чего-то необычайного, то, по всей видимости, была разочарована. Как выразился кто-то из современников Генри, брак — это цена, которую мужчины платят за секс, а секс — цена, которую женщины платят за брак. Звучит мрачновато.
Теперь середина июля, и я снова стал приходить на заседания Парламента. Поскольку я никому не говорил, что собираюсь в декабре стать отцом, то сочувствие выражать некому. Стенли Фарроу подходит ко мне за чаем и спрашивает о Джуд — он думает, что у нее была сильная простуда, — и я говорю ему, что ей лучше. Я сижу в зале заседаний часа два, слушаю дебаты по законопроекту об администрации Большого Лондона — вполуха, одновременно размышляя о своих коллегах, наследственных пэрах, и прикидывая, кто из них будет избран и останется, а кто уйдет. И пытаюсь представить, что будут делать швейцары, если исключенный парламентарий вернется, подойдет к входу для пэров, войдет внутрь и повесит пальто на некогда принадлежавшую ему вешалку. Почтительно остановят его? Или попытаются преградить дорогу? А если он откажется подчиниться, будет сопротивляться и пойдет дальше, свернет налево и поднимется по устланной красным ковром лестнице, станут ли они — немыслимое дело — задерживать его силой? Или вызовут полицию? Мне интересно, подумали ли об этом сторонники законопроекта.
Генри редко приходил в Палату лордов. В те времена считалось, что новые пэры должны произнести свою первую речь как можно скорее, как только позволят обстоятельства — найти законопроект, внесенный на второе чтение, или выбрать вечерние дебаты в среду и внести свое имя в список ораторов, поставив вслед за ним в скобках букву «М». Тема дебатов должна быть знакома новому пэру, хотя бы отчасти, а первое выступление обязано быть конструктивным и ограничивается десятью минутами. Генри произнес свою речь в июле, ровно сто два года назад. Тема вполне подходящая, здравоохранение: улучшение здоровья населения в результате эффективной системы стоков. К тому времени сэра Джозефа Базалгетта уже не было в живых. Он умер в 1891 году. Однако строитель дренажной системы и набережных был соседом Генри на Гамильтон-террас, и они, скорее всего, обсуждали этот предмет. Читая первую речь Генри сегодня, в ней можно найти свидетельства того, что технические знания почерпнуты из бесед с сэром Джозефом.