Похоже, она осталась глуха к рекомендациям относительно поведения свекрови, особенно насчет назойливости и критики. Вероника Крофт-Джонс выражает надежду, что Джорджи кормит Дэвида тем, что он любит, и не забывает о нем теперь, после появления Галахада. Затем интересуется, почему в этом доме овощи варят, а не готовят на пару. Куда делась китайская пароварка, которую она подарила Джорджи на прошлое Рождество? Похоже, имя внука, Галахад, ей никогда не нравилось, что неудивительно, и когда она произносит его, в воздухе словно повисают кавычки. Ребенок слишком толстый, чего Вероника понять не может, потому что дети, находящиеся на грудном вскармливании, обычно не набирают лишний вес. Должно быть, Джорджи чем-то его прикармливает.
К моему удивлению Джорджи стойко переносит все это, отвечая на претензии: «Полагаю, вы правы» или «Я должна что-то с этим сделать». Дэвид единственный ребенок в семье, причем поздний, появившийся на свет после четырнадцати лет брака родителей, и совершенно очевидно — как подчеркивает Вероника, словно я сам этого не вижу, — что они «обожают» друг друга. Время от времени мать и сын обмениваются заговорщическими улыбками. Дэвид явно не становится на сторону матери, но и Джорджи не защищает. Мы с Джуд жадно смотрим на них, понимая, какое удовольствие получим потом, обсуждая все это.
Вероника несколько омрачает мое настроение, выразив надежду, что от нашего разговора тет-а-тет я не буду ожидать каких-либо семейных тайн, поскольку таковых не существует. Однако одну тайну я все же знаю и, когда придет время, намерен предъявить ей письмо Патрисии Агню. Мы садимся за стол. Джорджи великолепно готовит, и еда очень вкусная. Ужин портит лишь Вероника, вопрошающая, не забыла ли невестка, что у нее аллергия на спаржу и она не употребляет сливочного масла. Пьет она много. Не только для женщины ее возраста, а вообще много. Приличное количество джина с тоником до ужина, вино во время еды, ликер после, а в довершение — виски с водой.
Когда Вероника усаживается со своим стаканом, я жду, что она закурит, и гадаю, какой будет реакция Джорджи, но этого не происходит. Вероника громогласно объявляет — для тех, кому интересно, — что бросила курить три года назад, но не из-за легких или сердца, а потому, что от сигаретного дыма кожа становится морщинистой. Потом обращается ко мне:
— Видите ли, я не знала своего деда. Он умер задолго до моего рождения.
За восемь лет, говорю я ей. Мне это известно.
— Говорят, он был ужасно скучным. Не понимаю, почему вы хотите написать о его жизни.
— Не думаю, что он был скучным, — возражаю я. — Он был особенным, выдающимся человеком.
— Да, конечно, chacun а son gout[44], — говорит Вероника.
Затем Джорджи приносит Святой Грааль. Я настроен к Джорджи благожелательнее, чем обычно — вероятно, это сочувствие к угнетаемым, — и говорю, что у нее чудесный ребенок и она должна им гордиться.
— Надеюсь, ты не собираешься делать это на людях, — говорит Вероника, вероятно, имея в виду приближающееся кормление. Но Джорджи кротко отвечает, что уже покормила сына, что именно этим она и занималась, когда отлучалась на полчаса.
— Видишь ли, люди не всегда замечают твое отсутствие. Нельзя же все время быть центром внимания, — грубость Вероники меня удивляет.
Мы договариваемся о встрече через несколько дней. По дороге домой — вечер чудесный, и мы идем пешком — Джуд замечает, что не завидует тому, кто намерен провести время наедине с Вероникой Крофт-Джонс, но я успокаиваю ее тем, что потом никто из нас ее больше никогда не увидит.
17
Я перечитываю письма, которые Мэри Крэддок писала своей сестре Элизабет Киркфорд. Мэри жила в доме приходского священника в Фулеме, а Мэри — в Йоркшире.
Первое письмо датировано 1923 годом, через несколько месяцев после того, как Мэри вышла замуж за своего викария. Она пишет о жизни в Фулхэме, где еще сохранилось довольно много сельских пейзажей, о своей работе в приходе, о том, как она помогает в школе. Присутствуют также упоминания о визитах к матери и «девочкам», как она всегда называет своих сестер, Хелену и Клару. Тут чувствуется некоторое презрение, с которым в начале XX века замужние женщины относились к старым девам. Совершенно очевидно, в ее глазах они были «лишними женщинами», не нужными в этом мире, и Мэри удивляется, чем сестры заняты целыми днями.