– С того, что ее он хочет, а нас с тобой – нет! Не все мужики думают желудком, как Толстый. Некоторые думают хуЁм!
Элина хотела бы ошибаться, но оказалась права.
Рай рухнул: Макс перестал душевно с ними дружить и привозить продукты. Теперь Макс только ругался с Ленкой, угрожал, пинал ее дверь ногами и вел себя, как буйнопомешанный. Совсем, как раньше вел себя Кан.
Леночка, конечно, считала, что Макс – больной. Что это у мужиков – заразное. Что жертва – это она и ничего не желала слушать.
– Дима прав! – заключила Ира. – Она – ебанутая! Она реально не понимает, что она с ним творит!
– Поди, объясни ей, – фыркнула Бонечка, потягивая «Абсентер». – Пока на нее обезболы действуют.
– Думаешь, она в самом деле уйдет? К Поповой?! Она же ненавидит ее и ревнует к Кану.
Леночка в своей комнате переговаривалась с другом с работы. Просила помочь с переездом.
– Я тебя умоляю! Такая ненависть – лишь форма любви…
Ирка только насупилась и ничего не сказала.
По коридору прошла прямая, как палка Лена, сняла что-то с вешалки и снова ушла к себе.
На следующий день она переехала и притворилась, будто никогда их с Ирой не знала.
Бонечка часто встречала ее у клуба, но Ленка всеми силами старалась избегать встреч.
Худая и с сиськами, она теперь одевалась в Сонины шмотки, красил ее бесплатно Сонечкин гомодруг, а выходы в свет теперь открыто оплачивал Дима. Когда они с Соней начали выходить с ним не по очереди, а вместе, вцепившись в Кана, каждая со своей стороны, Макс от ревности чуть с ума не сошел. Он метался, названивая то Ленке, то Сонечке, срывался на все подряд и в итоге выгнал из дома уже их с Иркой.
С Леной ему это, правда, не помогло.
Она к тому времени грамотно залетела и вышла замуж, став Ангелиной Кан. Так выяснилось, что она не Лена, а Ангелина. И что несчастнее ее в целом свете нет. Она, мол, не создана для семейной жизни и не чувствует себя матерью, и когда Дима уезжает, ей сразу хочется умереть.
Как же! Страдалица! Вся в мехах, на джипе с охранником, с кислой рожей и мямленьем, что она, мол, рожей не удалась. Чтобы все ее баловали и убеждали в обратном.
Приспособленка от бога!
Богданова лишь мечтать могла такой стать. Но она не стала. Теперь, когда Ирен умерла, ей оставалось только одно: подлизываться к Лене, которую по старой привычке так и звала и Лена не возражала. Перебрав сто тысяч разных имен, она подписывалась всеми по очереди, и никто в городе толком не знал, как ее зовут.
Если возникала путаница, то говоривший уточнял:
– Жена Матрицы!
И собеседник понятливо откликался:
– Ах, эта Лена… – после чего, оба осторожно оглядывались по сторонам и уверяли друг друга. – Отлично пишет!
Кан, которого даже шепотом никто не называл уж «известный криминальный авторитет», очень не любил свою кличку.
Писала Лена, по мнению Бонечки – так себе. Коммерчески. То, что теперь она стала заместителем главного редактора, было заслугой ее «почетного» мужа. Никак не ее. единственное, чего Богданова не могла понять, так это зачем подруженька, вообще, работает.
Будь она женой Кана, Бонечка бы и дня больше не работала. Она бы сидела дома, занималась хозяйством и выходила только со своими хорошенькими, одетыми в маленькие костюмчики, близнецами. Как Сонька Попова.
Странно, что эта модель тупая, единственная, у кого есть мозг…
…Держась за бок, Богданова просеменила по коридору и ворвалась в кабинетик бывшей соседки.
– В мою редакцию сейчас пришла стриптизерша! – выпалила она.
И лишь тогда заметила, что подруженька не одна.
– Стриптизерша? – переспросил ее брат.
При виде Малого, у Богдановой снова дернулись сердце, рука и глаз. Он был вылитый отец. Не очень известный, но очень красивый хоккеист Андронов. Когда-то, на заре юности, Бонечка ночь напролет процеловалась с их папашей в кафе и, положа руку на сердце, не стала бы возражать против сына. Пусть он и не спортсмен.
– В редакцию? – Ангелина, от неожиданности подавилась тем, что пила и закашлялась.
Брат похлопал ее по спине. Не сильно, но от хлопка у Ангелы едва не выпали легкие.
– Осторожнее! – проворчала она и выпрямилась.
Бонечка задумчиво рассматривала их. Матери у них были разные, но похожи они были, как близнецы. Оба белокурые, оба очень красивые, хотя Богданова всегда это отрицала. Ей ужасно не нравилось понимать, что она сама могла до сих пор быть хорошенькой, если б не слабоволие и бухло.
– Не в этом смысле, – объяснила Богданова. – Она к нам на работу устраиваться пришла.
– Стриптизерша? – в голосе Ангелины слышались нотки зависти. – Она сумасшедшая, что ли? Променять стрип на это?!