Хотя, этого было не достаточно. Не для того, что бы я сдалась.
Когда Доктор Джейкобс вернулся чтобы проверить меня, через три дня, как я потом узнала - Джерри был мертв, а я лежала, свернувшись в углу. Так далеко от клетки Джерри, насколько позволяла моя собственная клетка.
Я не многое помню из тех трех дней, только парализующую темноту и редкое шуршание Джерри в его кедровых опилках... и затем звенящую в ушах тишину от совершенно полного одиночества и осознания того, что я сделала. Это было ужасно.
Когда свет вернулся в мою комнату, он ослеплял. Свои обычным голосом, Доктор Джейкобс прогремел поздравления, но его голос был похож на крик в моих ушах.
Он приказал вернуть все привилегии в двойном размере.
Но это не имело значения, не тогда, когда я, покосившись, увидела, как Мара входит, чтобы забрать клетку Джерри и она даже не посмотрела на меня, ее страх - отдаленный импульс в моей голове. Только в этот раз, она боялась не Доктора Джейкобса. Она боялась меня.
Удушающий позор наполнил меня. Доктор Джейкобс заставил меня полюбить Джерри; Я обидела кого-то, кто было меньше и слабее меня.
Слишком ослабшая, чтобы стоять, я перевернулась на живот и тяжело дышала, пока не потеряла сознание.
Я проснулась, несколько часов спустя, подключенная к капельнице внутривенного питания, с санитаром (не Марой; я никогда больше не видела ее) суетящимся вокруг меня. И у Доктора Джейкобса не ушло много времени, чтобы опять начать тестирования. Или, попытаться, во всяком случае.
Что-то произошло в темноте. Переключатель внутри меня щелкнул. Была ли это травма из-за темноты или убийства Джерри, или из-за обеих причин, не имело значения. У меня больше не было доступа к моей способности. Поощрение или палку, чтобы не давал после этого Доктор Джейкобс, это не срабатывало. И он опробовал оба варианта. Больше конфет, больше обещаний выйти НАРУЖУ, далее следовали дни без еды и света.
Но это не имело значения. Я не могла сделать то, о чем он просил, даже если бы захотела. Я была опустошена. Чтобы там не было до этого, сейчас исчезло. После этого, если я хотела, что-то в другом конце комнаты, единственным способом получить это, был человеческий способ - пойди, чтобы взять это.
Джейкобс был в ярости и пригрозил "избавиться" от меня на днях, предшествующих взрыву, который позволил моему отцу освободить меня. Но я ... уже была свободной. Он больше не мог контролировать меня; я сама себя не могла контролировать, к слову. Необходимость подчиняться его требованиям исчезла, и с ней, страх.
Но сейчас я должна поработать, чтобы все это вернуть назад. И хотя даже, восстановленная способность к телекинезу сделает меня еще сильнее, это ощущалось, так, будто я бросала вызов Доктору Джейкобсу - выйди и найди меня.
Я отогнала эту мысль прочь. С усилием, я перенаправила свое внимание на то, чтобы спрятать доказательства моего недозволенного вечера.
Я засунула "Щеночка Чу" и печенья "Французские поцелуи" в свою школьную сумку. Я не могла оставить их в своей комнате, не рискую тем, что отец обратит на них внимание. И я научилась во время этапа "накопление" в моей жизни, что еда, хранящаяся в необычных местах, привлекает насекомых, которые ... мерзость.
Но в школе, я могла держать их в своем шкафчике или поделиться ими с Дженной.
Я вздрогнула и захлопнула свою сумку. Нет, я не буду, делиться ими с Дженной. Она не ответила ни на одно из моих сообщений или звонков. Она серьезно настроилась на то, чтобы создать между нами некую дистанцию.
Разве что, завтра она услышит, как кто-то, где-нибудь заговорит обо мне и Зейне, и тогда она навсегда возненавидит меня.
Я вздохнула и прошла через комнату к столу. Может это даже к лучшему. Может мой отец был прав: я была слишком привязана к Дженне, когда она даже не знала настоящую меня. По крайней мере, если она будет избегать меня, мне не придется видеть боль на ее лице, раз я не могла объяснить, что на самом деле происходило. Что все это было не правдой. Что мне на самом деле не нравится Зейн, и я не нравлюсь ему.
Эта последняя мысль удивила меня резкой болью, которая сопровождала ее.
Не делай этого. Не будь такой глупышкой. Ничего не изменилось. Моя цель была той же и на этом я должна сосредоточиться.
Я открыла ящик стола, чтобы достать ножницы. Мне нужно отрезать воздушный шарик от руки, проткнуть его и спрятать улику на дне мусорного бака. Предпочтительно под самым противным, вонючим мусором, который я смогу найти. Маскировка. Это моя специальность. Ну, одна из них.
Итак, Зейн был привлекательным и не такой задницей, как я изначально думала. В этой ситуации, это не причина, чтобы изменить точку зрения. Даже, если его улыбка переворачивала все внутри меня и его объятия были уютными. Что было хорошо.
Я вспомнила ощущение его руки, нежной, но уверенной на моей спине, направляющей меня прочь из спортзала. И я поежилась. Что было нелепо. Я весь вечер держала его за руку - почему это имело значение, я не знала точно. Просто это было очень интимно.
И потом на парковке, когда я, не задумываясь об этом, взяла его руку, чтобы посмотреть, что сделала Рейчел. Он излучал тепло рядом со мной, и я была прекрасно осведомлена о небольшом пространстве между нами, как если бы существовала электрическая связь, проскальзывающая между нами. Он смотрел на меня с теплотой во взгляде, и я чувствовала себя маленькой, но не в плохом смысле слова, не в том смысле в каком я привыкла - когда мир казался опасным и громадным, и я была сама по себе. Вместо этого, это было скорее как бы под защитой, защищенной от всех тех, кто искал меня, желая сделать мне больно.
Тогда он думал о том, чтобы поцеловать меня. Я не услышала это в его разуме - не нужно было. Это было написано у него на лице. Это было плохой идеей. И все же, я не могла перестать думать об этом.
Я вздрогнула еще раз.
Я нашла ножницы под полупустым пакетом бумаги для принтера и использовала их, чтобы отрезать воздушный шарик от запястья, холодный металл плавно двигался по моей коже. Другой хирургический порез у основания воздушного шарика и он сдулся быстро и тихо.
Я знала, что должна порезать его на маленькие кусочки, так чтобы он стал полностью неузнаваемым, на тот маловероятный случай, если мой отец поймает намек на него.
Я замешкалась, ножницы зависли над остатками. Что-то во мне было против уничтожения шарика. Не то, чтобы в будущем у меня будет много таких же вечеров, как этот, фальшивых или нет.
Мой отец часто говорил о моем будущем, после Уингейта. О той свободе, которая будет у меня, обо всем том, что я испытаю. Но задумчивый тон в его голосе включил сигнал тревоги в моей голове; его описание моей будущей жизни было похоже на сказку, совсем не то чего он хотел для меня. Он был прав. Потому что, даже в самом лучшем случаи, в котором мне удастся сбежать из Уингейта, без того, чтобы навлечь на нас GTX, я где-то должна буду начать аккуратную анонимную жизнь. Всегда настороже, чтобы не увлечься, не позволять другим привязаться. Слишком многое стояло на кону.
Помимо сложностей, от постоянного пребывания начеку, ношения контактных линз и уклонения от ситуаций, в которых странная татуировка на моем плече может быть обнаружена (вечеринки у бассейна, летние дни, и, эм, более интимные моменты), были и другие сложности.
Заботиться о ком-то, или позволить кому-то заботиться обо мне, было слишком опасно. Это оставляло уязвимые места, которыми GTX могли манипулировать; это открывало возможность получить удар или ранить других, даже непреднамеренно. Тот последний эксперимент в лаборатории - помимо того, что он заблокировал способность, обладать, которой я больше не хотела - научил меня этому.
Правила, как бы я не ненавидела их и выступала против них, держали меня и всех остальных, в безопасности. Так что Правила моего отца были не просто «Правилами жизни в Уингейте». Они были Правилами на всю мою оставшуюся жизнь, которые, включали в себя - никогда не влюбляться или не позволять кому-то влюбить меня.
Не то, чтобы это случалось с Зейном, но это было разумным решение. И для безопасности свидания, это было самым большим, что я могла позволить себе. Я не могла уничтожить доказательства этого свидания.