Не доводите детей до отчаяния! То, что они сотворят — смерти подобно.
Пока же Мисси помиловали и отправили на Нерчинскую каторгу. Ну, не так всё страшно — в Мальцевскую каторжную тюрьму. Женскую. Несколько десятков политических, девушек. И — рай. Хотя и зимний, забайкальский рай, до минус сорока. Но почему рай? Прекрасные мальцевитянки — так они себя называли. Ей 24 года, впереди — 16 лет тюрьмы. Деревянной, с дырами, промерзлой, тусклейшей мальцевской тюрьмы. До сорока лет.
Но какой рай! Эсерки, большевички, девушки из Бунда, меньшевички и — нужно дать волю воображению — анархистки — коммунистки. Мисси — уже Маруся, источник радости для всех[14]. Ее 50 рублей каждый месяц из дома — до трети общей кассы. Коммуна. Купить чай, сахар, мыло, рис. Зубной порошок! «Однажды Маруся Беневская получила из Италии от своих родных прекрасный торт»[15]. Съели по «микроскопическому кусочку». Сытный, «лег камнем в желудок». Сытный, счастье! Потом прислали рецепт. Сырой был торт, на изготовку. Смех и память — на сто лет.
Что у них общего? Припадки, недомогания — всё сразу, как у единого существа. Только тронь их. «Боря» и «Дядя» — большие самовары. «Боря» — прислана Борей, мужем Мисси. Нет, уже Маруси. «Дядя» — чьим-то дядей. «Бродяжки» — мелкие чайники. У них в карманах — уголь, чтобы зажечь, как самовар. Ели из одной посудины, по двое, мало посуды — не по дружбе, а по соли. Пары — соленые и несоленые.
Камеры запирались только на ночь. Кто-то учился почти с нуля. У каждой — несколько учительниц. За Мисси — естествознание, французский. И ей еще шлют книги из-за границы. Тома «Жана-Кристофа» Ромена Роллана. «Высшие» занимаются математикой и философией. Виндельбанд «История древней философии», Гефдинг «Введение в философию», 10 томов Куно Фишера «История новой философии», Мах «Анализ ощущений». Курсы политической экономии, массажа. В коридоре на скамеечках, по две-три. Библиотека в 700–800 книг. И очереди за Дюма. «Три мушкетера» — другая жизнь!
Родители, не бойтесь! «Из всех радостей в тюрьме — возможность углубленно мыслить и заниматься больше всех радовала и волновала… Сидишь вечером, кругом необычайная, какая-то отчетливая тишина, читаешь что-то сложное и трудное <…> и чувствуешь, физически ощущаешь острый процесс и радость мысли»[16].
А вот и счастье! «Мы могли шептаться всю ночь, решая вопросы монизма и дуализма»[17].
Что еще? Мыли, стирали, топили, кололи дрова, переплетали всеми истерзанные книги и, наконец, увлеклись сапожным делом. «В день стирки <…> полураздетые, тесно сгрудившиеся, окутанные клубами пара <…> необычайно оживленные, мы чувствовали себя героинями»[18].
И еще. «Ни разу <…> команды „встать“, никто, никогда не обращался к нам на „ты“, ни разу не были применены репрессии, карцера…»[19]. Цветочные клумбы во дворе — у кого лучше.
Закончилось это, конечно, «завинчиванием тюрьмы». А потом прекрасных мальцевитянок отправили этапом, пешком, закованных в кандалы, в Акатуй. Лучше не спрашивать, что это значит.
28 апреля 1907 г. «Дорогой мой папочка, спасибо <…> за письмо <…> за мои 100 руб. <…> Сегодня ровно месяц, как я <…> в Мальцевской тюрьме, мне здесь много лучше, чем в Бутырках… Мы все тут обжились, успокоились и втянулись в серьёзное чтение. <…>Условия в смысле помещения, питания и возможности пользоваться свежим воздухом <…> лучшего и желать не приходиться».
8 августа 1907 г. «Дорогие мои папочка и Ванечка (брат — Я.М) <…> Если представится <…> возможность снять фотографию с маминой могилы, то сделайте это для меня, пожалуйста».
13 октября 1907 г. «Дорогой мой папочка <…> в ближайшем будущем должна ещё раз решиться моя судьба, т. е. поселение через год, полтора, или тюрьма на 15 лет».
22 марта 1909 г. «Дорогой мой Папочка… Теперь ты уже знаешь, что дело с моей волей не так уже безнадёжно <…> надеюсь, что <…> за это лето уйду из тюрьмы, а потому, Папочка <…> мне нужно дать тебе кое-какие поручения». Черные башмаки на пуговках, черные бумажные чулки, гребни, летние калоши, вату, марлю, чтобы перевязывать руку, мыло, холст на дорожный мешок. «Маленькую коробочку зубного порошка». И, книг, пожалуйста.
«Крепко тебя целую, будь здоров. Горячо любящая тебя дочка Маруся».
Таким ребенком можно гордиться. Гордиться отцу, матери больше нет. Рядом сидят «уголовные женщины». Ходатайств и прошений — множество. Помните, у Мисси остались 3,5 пальца? «Писала их большей частью Маруся Беневская. К ней, главным образом, обращались уголовные, и Маруся никогда не отказывала им в этом. Писала <…> ровным, размашистым и красивым почерком, несмотря на свою инвалидность»[20].
14
Здесь и дальше — воспоминания «мальцевитянок» / Женщины-террористки в России. // Сост. О. Будницкий. Ростов-на-Дону: Издательство «Феникс», 1996. С. 427–596.
20