— Мне это не мешает есть, — тихо сказал Серёжа, опустив глаза.
— Дима, хватит! Отдай, пожалуйста, — вмешалась я.
— А ты не встревай, — Дима закинул в рот помидор черри и с удовольствием разжевал. — Чё он все в экран пялится? Реально ботан. Пошел бы в футбол поиграл, с пацанами подружился. А то друзья у него сплошные чудики из инета. Ты их видела вообще? Там же вместо реальных фоток сплошные картинки. Может, они не дети. Может, они извраты-гондурасы. Вон пацаны рассказывали, что они в этих сетях косят под малышню, а потом знакомятся с мелкими и опа! Привет, твоя попа! — Дима звонко похлопал ладонью одной руки по кисти другой. — Думаешь, как у богемы дети вдруг пол меняют? Был пацан, а стал гендер, ёпта! Я ж такого не допущу: сразу говорю. Ты ж, Надюха, меня знаешь. Я этих гендеров на коленвале крутил!
— Дима, успокойся, пожалуйста! Чего ты завелся с утра? — тихо осадила его я, пытаясь унять дрожь в голосе, потому что отлично знала причину этой агрессии.
Все у моего мужа наоборот. Других мужчин хороший секс успокаивает. А Диму, наоборот, заводит. Он, как Кинг-Конг, который когда побеждал, то бил себя кулаком в грудь и грозно ревел. Видимо, вчера он эту дылду не раз победил. И теперь чувствует себя альфа-самцом.
— Я не могу играть в футбол, ты знаешь, что мне больно, — прошептал Сережа.
— А ты через не могу! — возразил Дима. — Больно — так привыкнешь. Я вон на рыбалку с мужиками собираюсь в субботу. Все пацаны сыновей берут. Ты бы тоже поехал. Там же бегать не надо.
— Мне это неинтересно, — Сережа водил пальцем по столу, вырисовывая невидимый узор.
— А что тебе интересно? Фигней страдать в твоих тырнетах? — вспылил Дима и хлопнул ладонью по столу.
Да так, что моя чашка кофе подпрыгнула, жалобно звякнула о блюдце и перевернулась. Горячий кофе разлился по столу. Сережа встал, схватившись руками за край стола. Быстро встать, не держась ни за что руками, он просто не мог. Горячий кофе обжег ему пальцы. Сережа отдернул руку и замахал ею в воздухе, пытаясь унять боль от ожога.
3 глава. Правило номер два: держи удар и форму
Я бросилась к сыну.
— Сейчас, мой дорогой! Сейчас!
Крем от ожогов всегда был в холодильнике. Я рванула дверь с такой силой, что банки на боковой полке звякнули одна о другую.
— Давай, ломай! Ты же на этот холодильник не заработала, — ухмыльнулся Дима. — Не твое — не жалко.
— Господи, Дима, да что с тобой не так? — я возилась с тугой крышкой, пытаясь ее свинтить. — Чего ты завёлся с утра? Ребенок из-за тебя руку обжег, меня довел так, что пальцы дрожат. Даже крем открыть не могу. А тебе все мало!
— А потому что мне стыдно перед пацанами! — заорал Дима. — Мне уже намекают. Спрашивают: не гондурас ли мой Серега? — он вырвал крем из моих рук, открыл крышку и бросил на стол. — Сам намажет, не маленький.
Сережа послушно взял тюбик с кремом и немедленно выронил его на пол.
— А все твое воспитание! — Дима залился краской, на шее вздулась вена. — Он не девка, Надя, он пацан! Хватит трястись над ним! Ты, как курица, крылья раскинула и кудахчешь. Видеть это все не могу! — Дима поднял с пола крем, выдавил на руку сыну, смял тюбик и швырнул в раковину.
Тюбик врезался в чашку и разбил ее. И столько в этом движении было злости, что я медленно выпрямилась и всмотрелась в лицо мужа. Озарение пришло внезапно и было страшным. А он ведь совсем меня не любит!
Потому что когда любишь кого-то, то оберегаешь его душевный покой. Стараешься оградить от боли, страха и всего неприятного. Скрываешь плохие новости, врешь, что все хорошо, чтобы успокоить. Улыбаешься через силу, чтобы он не догадался, как тебе плохо. Чтобы не нервничал, не ворочался в постели ночами. Однако любящее сердце не обманешь. И если твой мужчина тебя любит, то все равно поймет, что с тобой не так. Скрыть от него ничего невозможно. Он услышит испуганный стук твоего сердца. В глазах прочитает усталость. Ведь он тебя чувствует. Мой Дима больше меня не чувствует. Более того, он не хочет ничего знать. Закрывается от меня стеной равнодушия.
Это так больно, словно без наркоза отрезают руку или ногу. Заживо сдирают кожу. Я даже дышать перестала от этой боли. А ему было все равно. Дима повернулся спиной ко мне, чтобы выйти из кухни. И тут у Сережи начался приступ. Сыночек побелел, губы его затряслись.
— Больно, мама! Очень больно! — захрипел он, скрючившись.
— Сейчас, милый. Мама тебе поможет! — я бросилась к шкафчику, схватила аптечку, высыпала ее содержимое на стол.