Он отправился на поиски и довольно скоро обнаружил свое оружие в ящике комода, под носками. Это был “намбу” тридцать восьмого калибра с барабаном на пять патронов. “Револьвер” не шел, конечно, ни в какое сравнение с личным оружием американцев, однако в мирной Японии и эта детская игрушка выглядела весьма внушительно. Тяжело вздохнув, Адачи прицепил тяжелую железяку к поясу, а подумав – присовокупил две кольцевые обоймы с патронами для быстрой перезарядки, добиваясь того, чтобы вес всей этой амуниции хоть сколько-нибудь соответствовал истинной тяжести его огорчения. И все же приказ оставался приказом.
Потом он неожиданно задумался о том, что большинство японцев никогда в жизни не держали в руках оружия. Сам Адачи, имей он возможность выбирать, наверняка тоже отказался бы, однако даже в японских Силах самообороны солдат не мог не взять в руки винтовку.
Служба в парашютно-десантных войсках нравилась Адачи, но он никогда не связывал свою военную карьеру с возможностью и необходимостью убивать. Ему просто нравились чувство товарищества и прыжки с парашютом. Когда во время тренировок на Атсуги судьба сводила его с американскими десантниками, с их наградами “Пурпурного Сердца” и прочими блестящими боевыми значками, он смотрел на них со смесью благоговения и растерянности. Адачи просто не мог представить себе, как можно намеренно убить другое человеческое существо.
За завтраком Адачи выпил чашку душистого травяного чая, съел немного риса, пикулей и чуть-чуть жареной рыбы. Поклонившись урне с прахом предков, которую держал в нише стены в гостиной, он вышел из дома и направится к станции метро. Мимоходом глянув в зеркало в прихожей, он отметил, что глаза его все еще выглядят ввалившимися, однако если не принимать во внимание вполне объяснимой усталости – как-никак, он проспал не больше трех часов, – самочувствие его было превосходным.
Еще не было семи, а поезд уже был битком набит спешащими на работу клерками сарари – молодыми людьми, служащими на окладе, одетыми в синие или серые деловые костюмы, белые сорочки и консервативного стиля галстуки. Кое-где между ними были втиснуты офис-леди – секретарши, машинистки и прочие. Вполне вероятно, что многие из них обладали университетскими дипломами и даже научными степенями, однако вся серьезная работа выполнялась мужчинами. От женщины требовалось только уметь подавать чай, красиво кланяться и быть готовой выйти замуж. Иными словами, женщины были гражданами второго сорта.
Адачи всегда считал себя человеком, придерживающимся умеренно прогрессивных взглядов, однако он не мог не признать, что до того, как он встретил Чифуни, сложившийся статус-кво его более или менее устраивал. Теперь же он вес чаще ловил себя на том, что смотрит на офис-леди и других японок со вновь пробудившимся интересом и любопытством. В самом деле, если его Чифуни и есть образчик подлинного характера женского населения Японии, то в недалеком будущем в стране должны были наступить совсем иные времена!
Адачи вытащил из кармана сложенный номер сегодняшней “Асахи симбун” и быстро просмотрел раздел новостей. Но новостей не было: в парламенте разразился очередной скандал по поводу взяточничества, да еще американцы продолжали возмущаться сложившимся торговым балансом с Японией.
Все оставалось как прежде. Адачи умело перегнул газету несколько раз – чтобы проделать это в переполненном вагоне в час пик, требовалось настоящее искусство, как для оригами – и быстро пробежал глазами котировки ценных бумаг. Здесь тоже ничего не изменилось. Акции “Никкей” день за днем продолжали расти; похоже, их покупала половина населения Японии. Цены на недвижимость словно сошли с ума. Адачи в этой связи имел все основания радоваться, что когда-то был парашютистом. Хороший затяжной прыжок с приличной высоты как нельзя более наглядно напоминал, что все поднимающееся вверх непременно должно упасть вниз. Именно поэтому Адачи вкладывал деньги в ценные бумаги с большой осторожностью.
Поезд дернулся, и Адачи поднял глаза. В нескольких футах от себя он заметил молодую прелестную девушку, судя по всему – секретаршу, на лице которой заметно было едва сдерживаемое отчаяние. В следующий момент она посмотрела прямо на него, и Адачи увидел в ее глазах немую мольбу. Причина была очевидна: вагон был переполнен, и один из “белых воротничков”, среднего возраста клерк-сарари с круглым и невыразительным лицом, прижимался к ней сзади, пользуясь теснотой.
Это была совершенно обычным делом. В давке метро мужчина незаметно прижимался к женщине и либо начинал ее лапать, либо удовлетворял свое любострастие каким-нибудь другим способом. Женщина не смела даже возразить. Где-нибудь на Западе дама вполне могла оторваться от обидчика или выразить свой протест иным способом, но японские женщины воспитывались в покорности. Остальные же пассажиры, каждый из которых, несмотря на царящую вокруг тесноту, уединялся в своем собственном мирке, обычно не вмешивались.
Адачи вздохнул. Идеи Чифуни когда-нибудь будут стоить ему головы. Он начал протискиваться в том направлении и, остановившись рядом с осажденной секретаршей, улыбнулся клерку. Тот неуверенно улыбнулся в ответ. Тогда Адачи вытянул руку и дружеским жестом опустил се на плечо клерка.
Он правильно выбрал нужную точку. Сарари побелел от боли и на следующей станции пулей вылетел из вагона.
Девушка неуверенно посмотрела на Адачи. Он пришел ей на выручку, но такое поведение выходило далеко за рамки общепринятого. Теперь секретарша гадала, что же последует дальше. К тому же Адачи подмигнул ей, и девушка, совершенно сбитая с толку, вспыхнула. Детектив, в свою очередь, не знал, как ему выйти из положения. К счастью, он вовремя вспомнил, что в кармане у него лежит целая пачка карточек центра общественных связей Столичного полицейского департамента. Карточки были совершенно идиотские: на них был изображен герб департамента – мышеподобная зверушка по имени Пеопо, а также напечатаны телефон экстренной службы и телефон дежурного офицера. Эти карточки следовало раздавать законопослушным жителям, избегая, конечно, бандитов-якудза, иначе можно было стать посмешищем всего криминального Токио.
Как бы там ни было, но девушка заметно успокоилась и слегка поклонилась в знак признательности. Адачи улыбнулся ей еще раз и очень скоро вышел на своей станции.
Группа Адачи работала в большом зале на шестом этаже.
Все здесь было распланировано с таким расчетом, чтобы каждый мог видеть, чем занимаются его товарищи. Для сосредоточенной индивидуальной работы это было не очень удобно, однако руководитель получал превосходную возможность для надзора и сплочения своей команды.
В отделе Адачи было тридцать детективов, включая его самого. Три группы по восемь человек под командой девятого – сержанта, да три стола у окон, принадлежащие самому Адачи и двум его инспекторам, – таков был расклад дежурной части. За столом Адачи и работал, лишь изредка используя свой личный кабинет. Дальше по коридору находилось несколько индивидуальных кабинок для допросов, и каждый, кто нуждался в уединении для того, чтобы сосредоточиться на какой-то мысли, мог в любой момент отправиться туда на столько времени, сколько ему потребуется.
Тем не менее, индивидуальная инициатива, как правило, не поощрялась. Групповые действия считались основой японской социальной культуры, и до сих пор это себя оправдывало. Чаще всего в Японии можно было услышать высказывание, что молоток, дескать, бьет по тому гвоздю, чья шляпка выступает. Это, однако, не значило, что система не признает инициативы. Она даже поощрялась, но лишь до тех пор, пока служила общему прогрессу.