Но мы пошли на кухню, и выразили мадам наше восхищение. И нет слов мадам Жульет, чтобы описать наш восторг. Приходите завтра, основным блюдом будет Daube, вам понравится.
И мы направились в лавки, за продуктами. Сытая Катарина, с некоторым испугом, смотрела на объемы моих закупок. Потому что обойдя лавки мясника, бакалейщика, булочника и зеленщика, мы получили от зеленщика тележку, запряженую ослом, и с возницей. К тому времени, как мы пришли по склону домой, он привез нам это по дороге. И мы потом, минут двадцать разгружались, и распихивали покупки.
И снова, усталые, но довольные, мы уселись на террасе. И Катарина вдруг задумчиво сказала:
— Со мной, что-то не-то.
— Да? И что тебя беспокоит? — я, вообще-то, догадался.
— Грин, а в Провансе, между ланчем и ужином, не предусмотрен какой-нибудь еще перекус?…
Несколько дней после этого запомнились лишь тем, что мы были совершенно довольны. Катались на рынки в близлежащие городки. Без особой нужды, просто посмотреть. Потому что было удивительно приятно видеть пеструю, веселую толпу, занятую даже не столько торговлей, сколько тусовкой, игрой в петанк, и винопитием.
Заодно, мы вдумчиво оценивали кухню местных ресторанчиков, и делились вечерами, с мадам Жульет и ее мужем, мыслью, что лучше мадам — нет. Мы полюбили сидеть в деревенском кафе вечерами, наблюдая засыпающую долину.
Полиция, в лице жандарма Бруно, исполнилась ко мне несколько завистливо-недоуменной снисходительностью. Потому что потерпеть по просьбе общины непонятного раненого — это одно. А тут… машина за четверть миллиона, красотка в машине на несколько миллионов. Может, это американская мафия?
Деревенская общественность восприняла появление Кэт с пониманием. Теперь-то все ясно. Недотепа Грин устроил перестрелку с серьезными марсельскими бандитами, из- за немецкой туристки. И она теперь приехала к спасителю.
Но, где-то спустя неделю, в окно сначала что стукнуло, потом непонятно завыло в печной трубе, а потом выключился свет. Спокойно, заявил я. Это мистраль.
Простой северный, пусть и холодный ветер, это не то, что имеется ввиду. Как нам пояснил Лакон, что объявился спустя немного, разгоняясь в сужениях, ветер обретает невероятную скорость и силу. И приравнивается в Провансе к одной из кар господних.
В течение суток резко падает температура, выпадает трехмесячная норма осадков. Местные суды рассматривают мистраль, как смягчающее обстоятельство преступления.
Что сказать? И правду, холодно и сыро. Я не уставал благодарить бога, что не забыл купить плащ и сапоги. Дорогу в деревню завалило, и на машине, в объезд получалось почти пол дня. И я ходил пешком. Есть в Провансе подувядшие овощи — это преступление, необъяснимое ничем.
В остальном нам было очень славно. Правда, Кэт дальновидно бурчала, что если человек счастлив больше суток — он наверняка чего то не знает. Хотя, она переговорила с домом, и там все было нормально.
И мы сидели у горящего камина, и обсуждали, где же лучше нам будет жить?
Кэт размышляла о Париже. Я рассуждал о Берне. Было ясно, что все равно Париж. Но не хотелось уезжать. Мы решили, что пока нет нужды, будем сидеть в Рубийоне. Скоро чемпионат по петанку в Апте. Такое событие ради всякой ерунды бросать нельзя.
Мы засыпали и просыпались под вой ветра. Читали книжки при свете керосинки. И совершенно не интересовались, что там, за стенами.
Нужно сказать, что все в округе, кто мог себе это позволить, тоже не утруждались походами на улицу. И мы с Кэт, начали гадать, сколько еще сидеть в заточении. И даже подумывать уже уехать.
Но, однажды ночью, мы оба, внезапно проснулись. Поначалу даже не понимая, что случилось. Пока Кет не сказала, что ветер — кончился. И снова засопела мне в плечо. И только тут я сообразил, что вокруг невероятно тихо…
Солнце вовсю лупило в окна, когда я, открыв сначала створки окон, а потом, распахнув ставни, вышел на террасу, с кружкой кофе и утренней сигаретой. Кэт заявила, что будет спать до завтрака, который, Питер, тебе нужно сделать со спаржей. Ну, вот тот омлет. Потом приходи меня будить. Я сказал, что это в восемь вечера. Она даже не сочла нужным прекратить сопеть.
И я, смахнув со столешницы воду, поставил на нее кружку и пепельницу. Потом поставил стул, протер его предусмотрительно захваченной тряпкой. Сел, отхлебнул, затянулся, и стал наблюдать, как Карл Хофман, трогает босой ступней воду в бассейне.
Карл был одет в пижонские легкие брюки, рубашку — поло, на ограждении висел светлый пиджак, рядом стояли дорогие мокасины. Он повернулся ко мне, и сказал:
— Как думаешь, купаться уже можно?