Я умолчал о том, что и в моей реальности на развитие Коста-Дорада деньги давала в основном мафия. Проект родился в недрах франкистского правительства, как раз где то в начале шестидесятых. А со смертью Франко в страну пошли инвестиции.
— Я в деле — кивнул Джо — осталось Карла убедить, он, как фашист с фашистом, поговорит с Франко, и можно будет нанимать проектантов.
— Для начала, Джо, попробуй убедить Кэт — заявил Карл, и они с Джо одновременно встали — что ей это нужно.
Я обернулся, и увидел, что к нам подошла Кэт. В синем платье в горошек, вся такая неземная, вся такая… ну вот когда женщина одевается вовсе не для того, чтоб казаться одетой. И соображения терморегуляции у нее — тоже явно не в приоритете. Когда смотришь на такую, и думаешь — инфраструктура. Ирригация. Эмиссия. Алилуйя, твою мать! Потому что, если не держать себя в руках, и думать что-то осмысленное и связное, то сразу получится мыслепреступление и дикий разврат.
А она еще и улыбнулась мне так, что я сам себе позавидовал, и понял, что прав Карл. Я, похоже, пропал.
Она, уселась рядом со мной и примирительно погладила по правому предплечью. Дескать, перестань уже дурить.
— Надеюсь теперь ты понял, Грин, — ухмыльнулся Карл, — что не стоит обращать внимания на то, что говорит девушка в гневе. Это как Вагнер — звучит страшно, но ничего не значит.
— Откуда такие познания, Карл — поинтересовалась Кэт — или у тебя появилась подруга?
— Это эмпирический вывод на основе наблюдений.
— А как же Дороти Дэндридж? — хмыкнул Джо.
— Ошибки молодости.
— Это было пару месяцев назад! — заметил Джо, и все засмеялись.
— Пойми, Карл. — сказал я — Когда два человека с железной волей тесно общаются, нет-нет, да и услышишь лязг железа.
— В твоем исполнении, Грин, это больше похоже на плач котенка, которого понесли топить.
— Перестаньте, мальчики — официант принес Кэт кофе, и она подвинулась к столику — лучше скажите, сколько мне еще торчать в Мюнхене?
— Я разговаривал с герром Эрхардом. Он сказал, что следствие завершено, и мы все можем делать что угодно.
При воспоминании о прокуроре, я невольно поежился:
— И он так просто нас отпускает?!
— Что тебя не устраивает Грин? Ну, хочешь, я подкуплю кого надо, и ты посидишь в тюрьме пару месяцев? Кэт, ты будешь ходить к нему на свидания?
— Карл, я тебя не узнаю. Ты опустился до коррупции…
— Давай, Питер, говорить честно. У меня нет выхода. Ты увел у меня невесту. Мой отец постоянно приводит тебя мне в пример. А этому англичанину Биготу- совершенно на меня плевать. В отличие от тебя.
— Ему дико обидно, что без миллиарда, с жалким десятком миллионов можно совершенно счастливо жить.
— Слушайте — оживился Джо — давайте слетаем на Тортолу? Джейкоба там как раз не будет…
— Нет, мальчики — Кэт поставила кофе на блюдце — мы с Питером улетаем в Париж.
— Отлично! — воскликнул Джо — я с вами. А Карл пусть сидит здесь, плюется ядом.
— Мне грустно, что вам не мила великая Германия. Одумайтесь.
— Лучше заканчивай здесь и прилетай. — сказал Кэт. — какой то русский сказал однажды, что грандиозное лучше оценивать издалека.
— Конечно прилечу, Кэт. Вот в Москву слетаю, и прилечу. Грин, не хочешь со мной? Ты будешь не бесполезен.
Я покачал головой. Потом мы простились с ребятами, и пошли к машине. Кэт взяла меня за руку, и заглянула в глаза.
А я размышлял о том, что в этой реальности отец с матерью только познакомились. Эти хроновыверты…
Мама и папа работали на Всесоюзной Комсомольской Ударной Стройке. Как водиться, работали в основном зеки, и комсомольцы. Место было в жопе мира. И маме с отцом после свадьбы выделили место в семейном бараке.
К тому времени, когда я чуть подрос, родителям дали квартиру на единственной улице. Как они мне много позже рассказывали, с развлечениями тогда была беда. Даже клуб в поселке построили после того, как родители переехали в другой город.
И главным поселковым развлечением было, почти про Куприну, вечерами гулять по единственной улице на вокзал, встречать проходящий московский поезд. Он стоял целых пять минут. И родители ходили, чтобы бросить письма в почтовый вагон. Так они доходил до адресатов много быстрее. Это одно из моих первых воспоминаний, как мы, всей семьей, идем на вокзал.
Даже ставший вполне циничным Хофман, и то помянул величие, хотя, казалось бы… Вот и двадцать первом веке, куча народу, вспоминая свое детство и молодость в СССР, сбивались на пафос.