В конце нулевых, мой хороший приятель попросил меня дать работу его знакомому. Я тогда не стал вникать в причины. Подумал, что услуга пустяшная, а просит хороший человек. Чего не помочь?
Нанятый мной парень мне рассказал, что вообще-то он, писатель — патриот. Ещё я узнал, что социализм — это то, о чем мечтает Россия. Что настоящий патриот ненавидит ельцинское гавно, и всех этих чубайсов. И что народ, однажды, всех капиталистов свергнет.
Ну, то есть, чувак пришел к капиталисту. За Христа ради напросился в работники, юзает в свою пользу его компы и тырнет- трафик задаром. И рассказывает этому капиталисту, что этот капиталист обворовывают народ. Его начальник, впрочем, мне на него не жаловался, ну я и думал — пусть его.
Он, вызывая некоторое недоумение, меня изрядно смешил. Но я всерьез думал, что вот это и есть народ. Пока не начались все эти белоленточники и митинги на Болотной.
Там, тоже от имени народа, на всю страну орали про «жулики и воры». А мне было банально некогда разбираться.
Я, помнится, подумал что в России херовая светская журналистика. Потому что основные протестные тезисы напоминали светскую хронику. У того — дом вот там, и яхта вот там. И собак он возит личным самолетом. А этот — поужинал за десятку тысяч баксов! Долой!
Было очевидно, что вожди этой движухи хотят все это себе. Но, в отличие от меня, даже не понимают, как все это можно получить. И поэтому готовы жечь каленым железом, сажать и конфисковывать, под разговоры о демократии и свободе.
Вот тогда то я и понял, что вот эти все крикливые пиздоболы, и как бы патриоты, и как бы либералы — ничем друг от друга не отличаются. И вовсе не народ. Просто внаглую этим народом прикрываются.
Заодно вспомнил друзей- приятелей, и в Сибири, и на северах, и на Урале с Камчаткой. Вовсе не богачей, и совсем не топ- менеджеров. И понял, что в отличние от всех этих сталинососов, и навальнодрочеров, они живут с достоинством.
Жизнь у русского народа, и у меня тоже, разная. Зачастую тяжелая. Но мы не придумываем себе оправданий. А просто живем, и не ищем виноватых. Я, всегда точно знал, что сам в своих бедах и виноват. Не подумал, не учел, упустил, поленился. Ну и че теперь, на посторонних кивать?
История с русским патриотом — писателем, помощником менеджера в моей конторе, закончилась смешно. Ко мне пришла новая девушка — секретарь. Предыдущая вышла замуж, рекрутеры прислали новую. И писатель воспылал.
Сделал несколько заходов, но получил отлуп. И тогда он, по простому, пришел к занятому мне, и сообщил, что она шлюха, стерва и вообще. И что — или я ее увольняю, или он уходит. Был вечер, у меня разрывался тремя входящими телефон, я махнул ему рукой, типо, пошёл нахер отсюда.
Он позвонил с утра, и поинтересовался, уволил ли я уже Анечку. Я сообщил ему, что уволил его. Тут же, пока не забыл, позвонил в кадры и попросил все оформить. И выкинул все это из головы.
Спустя несколько месяцев, он прислал мне в подарок свою книжку. Про то, как русская комсомолка — диверсантка Ирина Родина, сражалась за Родину. Я в ней был выведен как противный бизнесмен, заслуживающий линчевания, и народной ненависти.*
Я снова посмеялся, и даже немного позавидовал ему. У меня вот, все просто. Сделал — получи. Не получил — значит плохо делал. А у него — ну какая красота! Многовековые интриги Запада, МВФ и ФРС, Босфор и Дарданеллы, окна Овертона, углеводороды и национальная идея. Всё это приправлено Ротшильдами и масонами, и разогрето одобрением в телевизоре. Взболтать, но не смешивать. А то что девки не дают, это не потому, что живет с мамой. Англичанка гадит.
Поэтому, нужно страну обнести колючей проволокой, и поставить охрану с собаками. Патриоты надеются попасть если не в охранники, то в собаки.
Продав бизнес в двадцатом году, и, по сути, выйдя на пенсию, я с оторопью наблюдал происходящее. Пока не объявили мобилизацию. И вот тогда-то я все понял.
В России конца нулевых, семь миллионов людей в погонах. А воевать некому. Потому что все эти, в погонах, должны на местах присматривать за народом. Вот тут — то я окончательно осознал, что я и есть народ. А эти все — преходящая пена. Так что уж чего народу нужно, я понимаю.
В общем, я отрубился в самолетном кресле, и проснулся лишь перед посадкой. Успел, правда, сходить умыться. Лицо в зеркале не выглядело лицом здоровяка. Но и не было физиономией умирающего. Поскольку ничего не болело, хоть и чувствовалось, решил, что выздоровление идет нормально. Успел перед посадкой махнуть коньяку. Подумал, что настроение- отражение физического состояния. Поспал, и сразу стало плевать на сложности и нюансы.
В аэропорту было полно негров, арабов, и других нефранцузов. Да и рейсы, что объявлялись, пока я брел к выходу- Джибути, Касабланка, Дар — эс — Салам… Плюс влажный морской воздух, и ослепительное солнце. Легкий ветерок дохнул в лицо непередаваемой смесью араматов и запахов.
Одна из национальных французских забава — плакаты. Французы их любят истово и искренне. Я привык, что повсюду во Франции, глаза натыкаются не только на рекламу, но и сообщения про недалеко мэрия, или только здесь самый чистый воздух, или про то, что века здесь не властны.
Лишь случайно, среди всей это пестроты, я увидел табличку- указатель, Рент Кар. И подумал, а почему нет?
Рассказы приезжих про французский гонор, не отражают сути. Галлы не заносчивые, а своеобразные. Чувак, занятый арендой машин, был недоволен не мной. Мне он был рад. Но я разглядел на столе поодаль свежий багет, баночку с тапинадой, кусок сыра-бри, и бутылку вина. Любой, отвлекающий француза от этого, воспринимается, как минимум, с досадой. И дело не в вине. Стаканчик в любое время- здесь дело обычное. Дело в том, что если во Франции и есть святыни, то еда — в первой тройке.
Это, впрочем, не помешало мне слегка разозлиться. Потому что на парковке стояло десятка три самых разных авто, и было очевидно, что арендодатели не напрягаются. Тем более, что я не хотел себе пафосный новый Ситроен DS, я не хотел унылый Рено. Я хотел чего-нибудь совсем простого и неброского. А это, с точки зрения хозяина авторента, могло подождать. И получилось смешно.
— Мсье — заявил он мне — приходите через час, и мы подберем вам что-нибудь по вкусу.
— Чего тянуть? — ответил я, сообразив, что он намерен завтракать, а не маяться ерундой — я беру вот этот вихикл.
И показал на стоящий у входа старенький Ситроен Де Шво. То, что надо.
— Это машина не сдается. Это мой автомобиль — с достоинством ответил хозяин авто в аренду.
— Значит, я его покупаю — я совсем разозлился. Вот чего проще, дай мне тачку, и наслаждайся едой!
— Не продается!
— Все продается, назовите цену.
Француз с веселым интересом посмотрел на меня:
— Пол- миллиона франков!
— Сколько?! — сначала я окуел, а потом вспомнил, что только что была денежная реформа. И он, скорее всего, имеет ввиду старые франки. Но все равно, тачка, лет пяти возрастом… мы оба задумчиво посмотрели на банальный, голубой, кое-где помятый Ситроен.
— Хорошо! — согласился он — четверть миллиона, и это последняя цена.
К этому моменту, мы оба уже сидели за столом на улице, у вход в офис. Рюкзак я бросил в ногах. Наклонился, достал из рюкзака Вальтер, и папку со своими документами. Положил это все на стол, и достал пачку стодолларовых банкнот. Француз изучил получившийся натюрморт, и задумчиво сказал:
— Сто восемьдесят тысяч.
Я сунул ему триста пятьдесят долларов, и спустя пять минут затормозил у выезда на шоссе. С этими курсами валют… В Париже, все уже живут с новым франком. Официальный курс- пятерка за доллар. Реальный — где то шесть франков за бакс. А здесь, народ еще ходит с пачками старых купюр.
Тем не менее, я, стоя на светофоре, думал, куда же податься. Изначально, узнав про Марсель, я подумал про Ментону. А чего нет? Кот-д — Азур, море, граница с Италией. Да и Айрин просила. Но потом сообразил. Они меня там уже завтра найдут. А хотелось побыть одному. И я, дождавшись зеленого, свернул налево, в сторону Авиньона и Бордо, уезжая от моря.