Вдруг он расхохотался, словно начиная сходить с ума.
Уж в этом точно нет вины Бенделя! Бендель, поди, давно уже мертв!
В последний раз он видел его зимой 42-го, больше двух лет назад! Его перевели, сказал он. Куда? Секрет.
Про этот последний раз герр Хоффер вспоминать не любил. Как-то у него случилась легкая мигрень и он пришел с работы рано, и пожалуйста — герр Бендель собственной персоной, попивает с Сабиной чай, как английский аристократ.
Волосы Сабины были не собраны. Черный галстук Бенделя был завязан наспех. Одна шпора отстегнулась, ремешок свободно болтался. Чай холодный — они налили и герру Хофферу, — совершенно холодный.
— Неужели? Значит, мы совсем заболтались, мой милый Генрих. Бедняжка Клаус… герр Бендель покидает нас. И не говорит, куда уезжает. Вернулся на один день, забрать вещи из своего письменного стола.
Для человека, измученного мигренью, все это выглядело невыносимо подозрительно. Бендель поднялся, но тут куда-то запропастилась его фуражка. Она нашлась за диваном, и пока они обменивались дежурными любезностями, череп не переставая на него скалился, а потом герр Хоффер сразу лег в постель, с черными носками на глазах и миской в руках. А что еще он мог сделать? Вызвать Бенделя на дуэль?
Кит-убийца в аквариуме. Китов-убийц он видел всего пару раз на плохоньких иллюстрациях в каких-то книгах, но точно знал, что они черно-белые, лоснящиеся и их пасти полны огромных острых зубов.
А мир полон безобидных дельфинов.
Но все же Бендель был интересным молодым человеком. Киты-убийцы очень умные. И красивые. Дайте Бенделю комнату, увешанную картинами, и о лучшем собеседнике нельзя и мечтать.
А Сабина — мое сокровище, думал герр Хоффер. Мое солнце, моя луна. Он не мог обвинить ее ни в чем, кроме сентиментального увлечения. Сорокалетней женщине захотелось тряхнуть стариной. Наверное, ничего и не было. Зато она развлеклась. Надо уметь прощать. Надо соблюдать заповеди, даже если ты и не уверен, что веришь в Бога.
Он сам, со всеми его проблемами и страхами, конечно был для нее невыносимой компанией. Надо было нацепить шпоры на сапоги. Но у него и сапог-то не было.
Бендель не вернулся. Может статься, погиб. Винсент отправился в пропахший клозетом Luftschutzbunker, а потом, когда Бендель окончательно сгинул, спустился в подвал. Ван Гог "Кайзера Вильгельма" наконец-то в безопасности! Тсс. Это секрет. Он спрятан глубоко. Очень глубоко.
Слава богу, Бенделя не было здесь в 44-м, во время эвакуации! Будь он в Лоэнфельде, немедленно заподозрил бы, что дело нечисто, когда в соляной рудник отправились и партийная мазня, которую наконец сняли со стен, и содержимое Luftschutzbunker.
Опись, составленная на розоватой бумаге из школьной тетради, сделала свое дело — о да! — и это признали все, даже жалкий старикашка Вернер Оберст. Пожилой гаупштелленляйтер (в помятой русской каске), отвечавший за эвакуацию, конечно сделал герру Хофферу выговор за "беспечность и неорганизованность", и только; картины и небольшие скульптуры выносили усталые сотрудники Службы гражданской обороны, которым было на них глубоко наплевать. Большая часть этих людей провели ночь, вытаскивая трупы из-под развалин фабрики. Удачное время для маневра — у них было полно других забот! Даже пропажи Mademoiselle de Guillerroy au Bain не заметили, что уж говорить о Ван Гоге. В то же время с картинами из-за этого не обращались с подобающим уважением. Герр Хоффер суетился, шумел, пытаясь хоть как-то призвать их к осторожному обращению с произведениями искусства. Пейзаж Адама Тёпфера поцарапали о крыло грузовика, прелестные глаза "Mädchen" Каульбаха забрызгали грязью, рисунок ангела с лютней кисти Гауденцио Феррари в раме XVI века ненадолго положили на капот, где из-за пара, поднимавшегося от мотора, на нем начали конденсироваться капельки воды.
Герр Хоффер ожидал сурового письма из Министерства пропаганды касательно Ван Гога, но не дождался.
Штурмфюрер СС Бендель теперь уже вряд ли за ним вернется.
Бомбили, видимо, где-то вдалеке, но это могло измениться в одно мгновение. Улыбка «Зари» превратилась в ухмылку смерти.
Очнувшись от многочасового блаженного забытья, которое на самом деле продолжалось несколько минут, герр Хоффер заставил себя подняться со скамьи и, пошатываясь, вошел в белизну Длинного зала, вытряхивая из волос кусочки штукатурки.
Остановился в центре. В дальнем конце огромного зала его кто-то ждал. Герр Хоффер никого не видел, просто чувствовал. Это была смерть. Смерть пришла к нему скользящей походкой, как к несчастной Шубертовой девушке. Он поднял голову — сердце готовилось выскочить из груди — и с удивлением увидел, что длинное покатое стекло прозрачной крыши целехонько. Его переплеты расштриховывали клубы дыма как чертежная сетка. В стекло то и дело врезались птицы. В это самое стекло.
В любую секунду оно может обрушиться прямо ему на голову. Герр Хоффер испугался. Сам себя умудрился напугать. Ну хватит.
Все же Бендель был славным малым. Разве что слегка неуравновешенным. Он несколько вторников приходил на его экскурсии, в частности на "Немецкий романтический пейзаж: стремление к беспредельности". Герра Хоффера подмывало провести курс, посвященный модернистским работам (от постимпрессионизма к экспрессионизму и от абстракционизма к дадаизму), в зале с пустыми стенами, но герр Штрейхер заявил, что это самоубийство.
— Черный Карлик только что запретил любое проявление независимой критической мысли, — сказал он. — Это значит, что нам вообще придется отменить ваши экскурсии, герр Хоффер.
— Зачем же, герр и. о. директора? Я придумал обходной путь. Надо переименовать "Современное искусство от Ван Гога до Курта Швиттерса" в "Историю немецкого искусства".
— А как же содержание?
— Единственное, что требуется, это мягкость формулировок.
Герр Штрейхер ухмыльнулся, не вынимая трубку изо рта.
— Мне нравится ваш мягкий подход к этой проблеме, мой дорогой друг.
Полнота герра Хоффера была для них обычной темой для шуток: герр Штрейхер, в противоположность ему, был тощ и высок.
— К примеру, — весело продолжал герр Хоффер, — я подготовил обширный материал о влиянии ранненемецких чертежников на стандарты использования кривых в качестве штриховки.
— Это из работы бедняги Густава.
— И я нашел для нее прекрасное применение, — ответил герр Хоффер, покраснев до корней волос.
После каждой экскурсии Бендель подходил его поздравить. Очень умный малый. У него всегда находились интересные вопросы.
Да, очень хорошо, что Бенделя не было, когда Музей эвакуировали на рудник. Он бы точно заметил, что Винсента нет в описи. Не говоря уж о многих других.
Ах, все-таки он отлично справился. Особенно учитывая обстоятельства. И смерти здесь нет. И он не несчастная девушка.
Выйдя из Длинного зала, он миновал на лестничном пролете скульптуру Вампера и спустился по черной лестнице в зал ископаемых. Стеклянные витрины пустовали. Когда-то они ломились от трилобитов, брахиоподов и изящных окаменелых папоротников из залежей глины у Крайбургского холма. Герру Хофферу снова послышалось, что неподалеку кто-то крадется. Действительно крадется. В зале ископаемых, конечно, были мыши — голод гнал их из стенных щелей на пугающие пространства пола и стен. Возможно, это души немцев, тех, что лишились их, впав в партийный транс. Миллионы душ. Разве не в это когда-то верили северные народы? Что душа покидает тело в виде мыши?
Слава Богу, хоть он не мышь.
Он помедлил перед дверью вахтера, отметив про себя, что бомбежка стихла. Может, эти идиоты наконец сдались. Какими окажутся американские солдаты? Ему представлялись торчащие из танков черные негроидные лица, жующие жвачку. Многие наверняка окажутся белыми, как те, что до войны бывали в Берлине, но их герру Хофферу представить на танках не удавалось. Он ни на секунду не верил жутким картинам, которые живописали газеты, но ему тем не менее было страшно. Во-первых, среди них наверняка будут евреи, которые станут интересоваться, куда подевались их соплеменники. Может, немецких мужчин отправят в концлагеря, а женщины достанутся солдатам. Сабину в этой роли он представлял с пугающей легкостью — она любила удовольствия, которых он доставлял ей не так много. Равно как и любой немец. Война стала для нее личным оскорблением, она лишила ее возможности получать удовольствие. Когда в прошлом году ее подруга организовала вечер народных танцев в "Клубе покупательниц", герр Хоффер с трудом уговорил ее не брать туда джазовые пластинки, которые он много лет назад привез из Берлина, лишь напомнив ей об опасности, которой после этого могут подвергнуться девочки. Вот почему с ней случались истерики, вот почему иногда она начинала бить кулаками ему в грудь. И тогда у нее тоже случился припадок, она принялась бить пластинки об его голову. Герру Хофферу пришлось отнести ее в постель, что удалось с трудом — слава богу, что она так похудела!